Тухачевский Михаил Николаевич
(04.02.1893, село Александровское Дорогобужского уезда Смоленской губернии — 12.06.1937, Москва), военный деятель, поручик царской армии, Маршал Советского Союза Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Детские годы Михаила Тухачевского прошли в селе Вражском Чембарского уезда Пензенской губернии, которое в настоящее время располагается в Каменском районе. В 1904-1909 гг. Тухачевский учился в 1-й Пензенской гимназии. Затем окончил в 1912 г. 1-й Московский кадетский корпус и в 1914 г. Александровское военное училище. Поручиком лейб-гвардейского Семёновского полка Тухачевский участвовал в Первой мировой войне 1914-1918 гг.
Награжден пятью орденами (Св. Анны 4-й степени, Св. Владимира 4-й степени с мечами, Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, Св. Анны с мечами, Св. Станислава с мечами и бантом) и Георгиевским крестом.

Стенограмма заседания Военного совета при наркоме обороны СССР 1-4 июня 1937 г. (Утреннее заседание 3 июня 1937 г.)

Заседание Военного совета с участием приглашенных товарищей командиров и политработников (утреннее заседание) от 3. VI. 1937 г.[1]

Ворошилов (председательствующий). Заседание объявляю открытым. Слово имеет т. Алкснис.

Алкснис. Товарищи, размеры контрреволюционного военно-политического заговора в Наркомате обороны и в Красной армии, по-моему, превзошли размеры других наркоматов, по крайней мере, по количеству ответственных людей, участвующих в этом заговоре. Тов. Сталин в своем выступлении со всей полнотой и четкостью сказал о причинах и предпосылках того, как и почему могло случиться, что этот заговор не был вскрыт в зародыше, что этот заговор не был вскрыт и разоблачен политработниками и командирами-большевиками нашей Рабоче-крестьянской Красной армии. Некоторые товарищи до выступления т. Сталина с этой трибуны пытались объяснить длительное существование этой контрреволюционной группировки тем, что они ловко замаскировались, и, следовательно, не было достаточно сигналов для того, чтобы вскрыть и разоблачить эту группировку.

Я думаю, что это не так. Если со всей прямотой говорить, то сигналы были, и довольно много было сигналов. Однако мы этим признакам, явлениям, сигналам из-за потери остроты своего политического чутья не придавали достаточного значения и не пытались раскрыть существо дела.

Голоса. Правильно.

Алкснис. Я остановлюсь на конкретных примерах. Я не знаю, мне, например, я прямо заявляю, я знал, что существует группировка Тухачевского; знал, что существует такая армейская группировка Тухачевского; видел это, чувствовал ее. Видел, что если эта группировка какие-нибудь организационные мероприятия проводит, если Тухачевский что-нибудь сказал, то и из Белоруссии, и с Украины сразу выдвигают те же самые мероприятия. И попытайся иногда противодействовать — ничего не выйдет, по шее получишь. Не знаю, как у других, но у меня также стычки бывали. Но вот чего я не предполагал, это то, что это политическая группировка, что эта группировка имеет определенные политические цели. Почему не предполагал?

Буденный. Не политическая, а шпионская группировка.

Алкснис. Да, именно шпионская. Почему не предполагал? Не было классового чутья. Я потерял остроту политического чутья, не мог раскусить. Разве не было известно, что собираются по квартирам, пьянствуют? Это все было известно. Я, во всяком случае, об этом знал. Я к этому не примыкал. Я прямо заявляю, Тухачевский пытался меня несколько раз пригласить к себе на квартиру. Я не ходил. И недавно, когда был парад на Красной площади, Тухачевский стукает меня по плечу и говорит: «Тут холодно. Зайдем на квартиру, закусим?» Я не хотел. Я сказал: «Мне некогда, тут самолеты садятся. Не могу». Не потому, что я что-то подозревал, а не хотелось. Я к этой группировке никогда не примыкал, я думаю вам это всем известно.

Два случая. Я прямо должен сказать, что я не мог раскусить, почему с такой настойчивостью всегда выдвигались мне заместители из этой группировки. Товарищ народный комиссар должен подтвердить, что Туровского трижды предлагали мне в заместители. Я не хотел, потому что я знал, что это из компании Кушакова. А Кушакова я очень хорошо знал и с большими неприятностями выбросил из Воздушного флота. Больше того, я никак не мог длительно понять, почему Фельдман с такой настойчивостью, с таким упорством добивается восстановления Кушакова в Воздушном флоте. Он был уволен из Воздушного флота, потом перешел на особый факультет Академии им. Фрунзе. Окончил его. Предлагали Федько, но не удалось, я его не взял. Предлагали взять его командиром бригады. Я его не взял. Он так и умер, не попав в Воздушный флот. Я не скажу, что я знал об этой группировке, я Кушакова знал хорошо. Присмотрелся к Туровскому; Примакова раза три, до назначения и после назначения Ткачева, мне предлагали. Тухачевский специально разговаривал со мной по этому вопросу: «Что ты не берешь его? Это один из самых талантливых людей, один из лучших командиров, а ты его не берешь. Я не понимаю, чего ты хочешь?» Я его не взял. Но я не придавал этому значения, чтобы копаться, почему люди предлагают этих людей в Воздушный флот.

Я уже не говорю, что против меня персонально не раз были выпады, особенно со стороны Уборевича, не одна кампания велась, чтобы какую-либо свинью подложить и неприятность устроить. Но вот я настолько потерял политическое чутье, что не было того, чтобы к таким фактам придираться, разбираться в них и доводить дело до конца. Тут я не хочу сказать, что Воздушный флот в этом отношении огражден. Тут сейчас отсутствует т. Ежов. Пока в Воздушном флоте мало вскрыто.

Блюхер. Это потому, что мало копаетесь.

Алкснис. Совершенно верно.

Блюхер. Успокоение еще продолжается.

Алкснис. Нет, успокоения нет. Я как раз заявляю, не может быть, чтобы в Воздушный флот не пытались проникнуть. Не может этого быть. Я думаю, что и в центральном аппарате, и в округах есть в Воздушном флоте люди, которые еще не вскрыты и которых надо будет вскрыть и взять.

Голос. А ты не жди, пока Ежов возьмется.

Алкснис. Я не жду, я занимаюсь этим делом, есть такой комкор[2] на Дальнем Востоке — Коханский; не потому, что я договаривался с Булиным о нем, а потому, что он один из тех, которые были мне навязаны и которого я всячески старался вытурить.

Голос. Нужно взять еще одного комбрига.

Алкснис. Я не сомневаюсь, что и на Украине, и в Белоруссии есть такие люди, которых нужно взять. Я не хочу здесь сообщать фамилии, но есть список людей, которые являются очень близкими людьми Уборевича.

Голоса. Правильно.

Алкснис. Которых, если нужно не вышибить[3], то, во всяком случае, очень внимательно трижды, четырежды проверять.

Голос. И у Якира.

Алкснис. И у Якира имеются такие люди, я их знаю, потому что каждый раз старались их мне предложить, и если не удалось кандидатуру провести через ВВС, то это проходило, минуя меня, через Фельдмана.

Голос. Безусловно.

Алкснис. Были ли сигналы в этой области и в других областях, не только в личном составе? Были. Вообще народный комиссар знает о звеньях. Я должен доложить, когда этот вопрос возник, мы ставили вопрос, чтобы на самолетах были звенья-уловители для того, чтобы, когда стреляешь, звенья на ветер не выбрасывать. Для этого предлагалось установить звенеулавливатели. Так назначили специальную комиссию, обвиняли нас во вредительстве, подняли такой шум, шельмовали. Вот, например, Безенау, беспартийного инженера, который особенно рьяно боролся за установку этих звенеуловителей, ошельмовали за это. По этому вопросу есть специальный приказ, товарищ народный комиссар, приказ за подписью Тухачевского, в котором нас разгромили, обвиняя буквально чуть ли на во вредительстве. Это было. А вот когда стали ставить на вооружение в Артиллерийском управлении, то оказалось, на пулеметы заказали 5 тыс. звеньев. Что же получилось? А получилось то, что есть летчики, есть самолеты, есть патроны, есть истребители, но звеньев нет и стрелять нельзя. Прямо заявляю, тогда у меня не было политической остроты, у меня не было политического чутья, чтобы разобраться во всем этом деле и найти причину подобным поступкам. Тогда мы думали так: люди авиации не знают, не понимают и, очевидно, просчитались.

Должен доложить, т. народный комиссар, что до сегодняшнего дня этот вопрос еще не разрешен, и наша истребительная авиация звеньями не обеспечена. Мы имеем летчиков, самолеты имеем, патроны, а звеньев нет. Без звеньев стрелять нельзя. А между прочим, вопрос этот можно решить и на истребительных самолетах. Можно было решить еще и тогда же, но людей, которые этот вопрос ставили, их вызывали и шельмовали. Я вот называю фамилию беспартийного преподавателя, который находится сейчас в Ленинграде, которого ошельмовали... (Звонок председателя.)

Пушка Курчевского. Кому-кому, а мне столько раз мылили голову за эту пушку Курчевского. По настоянию Тухачевского вызывали меня в Штаб [РККА] и мылили голову: пушку Курчевского Алкснис не принимает потому, что он ничего не понимает и не хочет вооружать авиацию. Насильно заставляли брать, а было совершенно ясно: пришлось создать целую эскадрилью, проводить два года испытания для того, чтобы доказать, что эта пушка Курчевского не годится. Только тогда удалось отказаться от этой пушки Курчевского. Хаханьян знает, какая история была.

Буденный. И во флот хотели ввести эту пушку Курчевского.

Алкснис. Дальше — самолеты Р-Зет[4] и 36С. Самолеты Р-Зет, изобретенные Беленковичем, были навязаны. И каждый раз, когда я ставил вопрос о том, что Беленкович разлагает завод, то сыпались жалобы на меня, писались даже докладные записки Тухачевским, что Алкснис хочет съесть Беленкович[а]. А теперь не знаем, что с ними делать.

Я считаю, что больше всего они наделали безобразий в области материального вооружения. Много они наделали всяких дел, но больше всего они наделали в области боевой подготовки. Во что это вылилось? Под видом борьбы с бюрократизмом они уничтожили всякие донесения и вы, т. Седякин, очень сильно в этом помогали им. В прошлом году, когда я ставил вопрос о том, [что если] есть какая-то задача, [то] давайте получать донесения об ее выполнении и будем проверять. Почему в промышленности существует такая система, почему у нас нельзя ее иметь? Все это ликвидировали под видом борьбы с бюрократизмом. Ликвидировали всякие донесения по боевой подготовке для того, чтобы нельзя было контролировать. Это им удалось, это было сделано. Теперь становится ясна причина. Я анализировал теперь, раньше я тоже этого не видал, теперь я понимаю всю их тактику. Они ликвидировали возможность контроля со стороны центра.

Как они свернули Управление Воздушных сил? Вы помните, товарищ народный комиссар? У вас на даче ведь они меня буквально избили... Все в один голос говорили, что Управление Воздушных сил мешает учиться, мешает работать, поэтому начальников ВВС ликвидировали, посадили начальников управлений, которым дали неизвестно какие функции. Уборевич приехал домой и отдал приказ о том, что ни один представитель ВВС не может попасть в авиацию без его ведома. Командиров бригад подчинил непосредственно себе, начальников воздушных сил лишили возможности заниматься их настоящей работой.

Голос с места. Обезличили начальников.

Алкснис. Совершенно верно, обезличили начальников. Пусть ктонибудь против этого возразит. Вот Туржанский здесь сидит, он может подтвердить.

По вопросу о летнабах я должен сказать следующее. Фельдман каждый раз настаивал на том, чтобы не давать командиров Алкснису в Воздушный флот, и поэтому сейчас мы имеем очень тяжелое положение.

Никто здесь не говорил об очень слабом участке — о складах. Там враги посадили очень много враждебных нам людей, поэтому в первую очередь проверку надо начинать со складов, с тем чтобы изъять оттуда всех сомнительных, всех подозрительных людей. Именно там один шпион, один вредитель может наделать столько, что мы с вами, десятки тысяч людей делали и накапливали на протяжении многих лет.

Голос с места. А как же Кобряна назначили на склад?

Алкснис. Это тоже наша политическая слепота. Ведь у меня в Управлении сидело 3 чел.: Хрусталев, завербованный Наумовым, Янель и Азаров. Конечно, и здесь проявилась политическая ошибка с моей стороны, потому что все мы утратили остроту политического чутья, и эти безобразия могли безнаказанно твориться. Поскольку время истекло, я на этом кончаю.

Ворошилов. Слово имеет т. Седякин.

Седякин. Я, товарищи, должен сказать со всей откровенностью, что чувствую себя, конечно, очень горько; мне стыдно смотреть в глаза всем вам после того, что здесь сказал т. Сталин. Я не из тех людей, которые оправдываются ради того, чтобы оправдаться. Но я хочу доложить здесь Военному совету, народному комиссару и правительству те обстоятельства, которые могли бы дать вам возможность судить, что в данном случае при написании предисловия к книге Кутякова мною руководил злой умысел, что я — подлец, или же это что-то другое.

Ворошилов. Это было с вашей стороны самое настоящее двурушничество. Вы в очень неплохих отношениях со мной были, часто бывали у меня по всяким вопросам, совещались со мной, а по столь серьезному делу, непосредственно касающемуся лично Буденного, меня, Егорова, Сталина, вы начали писать предисловие, ни слова не сказав об этом.

Седякин. Я доложу сейчас, кто знал об этом и кто не знал. С чего началась эта история? Она началась в феврале 1934 г., когда впервые начался разговор о том, что мы не занимаемся историей Гражданской войны или мало занимаемся. Как раз в этот момент я по поручению начальника Генерального штаба занимался этим вопросом. Принес мне Кутяков объемистую толстую книгу — рукопись, причем принес и говорит: «Вот я писал эту книгу несколько лет, послал ее т. Егорову и просил его быть редактором этой книги. Послал я эту книгу т. Сталину, и вот, — говорит, — прошу тебя, потому что ты меня знаешь». (А я действительно его знаю с осени 1918 г., когда мы вместе были на Восточном фронте, и после я за ним следил и был с ним в приятельских отношениях.)

Голос. Он и теперь восхваляет вас хорошо.

Седякин. «Ты, — говорит, — прочти и дай предисловие к этой книге, где описывается, как 25-я дивизия держала себя на Западном фронте»[5]. Я тогда, весной 1934 г., был очень занят большой работой, но читал потихоньку эту книгу. Вначале она на меня, начиная с предисловия, произвела такое сумбурное впечатление: книга неграмотная. И я отложил ее. В мае месяце Кутяков пишет мне письмо и настойчиво спрашивает: «Работаешь ли над книгой?» Я говорю: «Пока нет времени, потому что книга твоя очень толстая, но как только выберется время, — я сейчас занят работой в войсках, готовлюсь к летней боевой учебе, — как только выберется время, я буду читать твою книгу». Я ему также сказал, что я начал с предисловия, но мне уже ясно, что тут нужно переработать: книга сумбурно написана.

Затем проходит лето 1934 г. В течение этого лета некоторые части этой книги я прочел. Главным образом мне понравились там тактические эпизоды: как он форсировал Днепр, как он продвигался со своей дивизией к Бородягину(?)[6]. Были приложены документы, приложены приказы. Я сам в боях участвовал, я знал, как он дрался на Восточном фронте. Сам я был в 24-й дивизии — неплохая дивизия. Сам характер действий, он был мне близок, и мне нравилось изложение.

Голос. Потом Тухачевский отозвался хорошо об этой книге.

Седякин. Я об этом не знаю, не говорил с Тухачевским по этому поводу.

Голос. Не говорил? Ой-ой-ой!

Седякин. Все здесь присутствующие не будут отрицать и скажут, что Тухачевский никогда ко мне не относился по-товарищески; и только в самое последнее время, когда я был его подчиненным, отношения стали немного лучше, и то не было ко мне настоящего товарищеского отношения.

Голос. Против политработы выступал.

Седякин. Против политработы я никогда не выступал. (Шум.)

Голос. А как же на Военном совете докладчиком выступал?

Седякин. К этому я еще подойду, и у вас будет возможность меня судить. Наступает октябрь, ноябрь 1934 г. Кутяков приходит и говорит мне (это как раз было во время Военного совета): «Ну, как же с моей книгой?» Я говорю: «Лето было очень загруженное, не мог с твоей книгой разобраться по-настоящему. Введение книги сумбурное, надо его переработать, но тактические примеры мне нравятся». Он говорит: «Тов. Сталин очень интересуется этой книгой, я получил об этом достоверные сведения, и надо поскорее книгу выпустить». Я говорю: «Хорошо. Как освобожусь, займусь этим делом». Февраль месяц, — я сейчас, может быть, в месяцах ошибусь, — февраль месяц наступает 1935 г.

Голоса. Ты прямо оценку давай этой книге. По существу. Истории не надо.

Седякин. Тут, товарищи, важно, как сложилось. Я займу у вас несколько минут. Так вот, в феврале месяце я, наконец, справился с этой книгой и написал предисловие. Представил ее своему начальнику — начальнику Генерального штаба тов. Егорову. Тов. Егоров долгое время не принимал меня по вопросам этой книги. Я все хотел знать, что же, какое его мнение насчет этой книги и моего предисловия, которое я написал. И в мае месяце он меня вызвал и говорит: «Напрасно вы в это дело путаетесь. Кутяков хочет опорочить Конную армию». Я говорю: «Александр Ильич, я вчитывался в эти места, опорочивания Конной армии там как будто не видно, потому что он описывает период после Житомира, тогда, когда Житомир был занят и фронт поляков был сорван».

Ворошилов. Как же вы пишете предисловие, не читая этой книги.

Егоров. (Реплика не уловлена). Я вам записку писал по этому поводу.

Седякин. Таких выражений я там не встречал. Нет у меня этой записки. И вот я должен доложить, как дальше это дело сложилось, почему я, собственно говоря, взялся писать предисловие к этой книге. Я увидел в этой книге, что она описывает те события, которые происходили в 3-й армии, и, по-моему, главное внимание, главный удар он направлял на действия 12-й армии. Он указывал на неорганизованность руководства 12-й армии, указывал на то, что группа Якира, 58-я дивизия, 7-я дивизия двигались без управления, что штаб отставал на 40—50 километров, что в тот период, когда штаб находился в Киеве, войско находилось в Коростыне. А ведь вы знаете, как это все происходило, когда мы сами воевали, штаб всегда был с войском, никогда не отрывался, я знал, что и в 24-й дивизии, и в других штаб всегда сопровождал войско. Мне это импонировало.

Голос. Вы пели дифирамбы этой книге и 25-й дивизии.

Седякин. Я дифирамбы не пою, потому что я раньше знал эту 25-ю дивизию. Вы сами знаете, что мы воспевали Чапаева и других героев, и мне это импонировало. И, наконец, я смотрел на это дело так: пусть Кутяков ошибается, у нас совсем не занимались историческими событиями, пусть эта книга выйдет, пусть его покроют; по крайней мере, выяснится истина настоящая. Уверяю вас, мною руководило здесь только желание...

Голос. Оценку дайте этой книге.

Седякин. Ну, теперь-то для меня ясно, известно, что русский человек задним умом крепок, я был политически слепым в этом деле. Я не разглядел подлости, которая здесь распространялась Кутяковым. И собственное мое поведение здесь я, конечно, никак не могу иначе оценить как-то, что объективно... Объективно против моей воли, против моего желания, я здесь совершил подлость.

Теперь я должен сказать относительно т. Тюленева. Он может подтвердить. Когда я узнал, что на партсобрании обсуждался вопрос, что я написал неверное, политически вредное предисловие, я позвонил ему: «В чем дело? Помните, мы с вами говорили, что нужно встретиться. Никогда я за ошибку не держусь». Мы условились встретиться. Здесь Симонов есть. Я говорил: «Давайте соберемся и с этим вопросом разберемся, если я совершил грубую политическую ошибку, я готов ее исправить». Я Осепяну звонил, я говорил Клочкову: «Дайте мне предисловие прочитать, если я невнимательно вчитался, т.е. время, чтобы исправить ошибку». Так обстояло [дело] с этой книгой. Тут оправдываться нечего — что написано пером, не вырубишь топором. И в этом отношении я не могу оправдать свое поведение. Объективно это является подлостью, но субъективно я об этом не думал.

Здесь т. Алкснис говорил и вообще здесь другие т[оварищи] говорили о том, что в боевой подготовке у нас было неблагополучно. Я думаю, что вы сами знаете. Возьмем вопрос относительно контроля за боевой подготовкой.

Ворошилов. Кончайте, ваше время истекло.

Седякин. Разрешите мне еще несколько минут. Каждый год, в конце года я выходил с боевой подготовкой, что меня крыл и Уборевич, и Тухачевский; крыли за то, что смотрел недостаточно и никогда я не имел возможности сказать своего слова.

В частности, насчет контроля была общая установка. По-моему, нельзя проконтролировать боевую подготовку бумагой, потому что на бумаге врали. А нужно было живым людям проверять. И создавался инспекторский аппарат для этого. Это была сначала установка Военного совета и народного комиссара, за нее держались и никто против этого не говорил. Не я был против письменных донесений, но я ставил вопрос, чтобы донесения о боевой подготовке поступали и даже с т. Алкснисом у меня был по этому поводу разговор.

Алкснис. Наоборот, когда ставился вопрос, что нужно посылать донесения о ВВС, вы не соглашались.

Седякин. Я никогда об этом не думал. Относительно измены и подлости, которые мы обнаружили в наших рядах. Я, как начальник, несу ответственность, что я в своей работе не давал сигналы. Я здесь несу полную ответственность.

Голос. С Примаковым как?

Седякин. С Примаковым я ничего не имел общего, кроме того, что он был моим заместителем. Якиру я верил, но в очковтирательстве Украинский военный округ подозревал и старался очковтирательство выявить. Относительно Киевских маневров я писал народному комиссару, что такие маневры вредны, что они дезориентируют и армию, и войско.

Затем, в 1936 г., вот здесь присутствует Фесенко, я поехал специально по Украинскому военному округу посмотреть, как у них дело обстоит с боевой подготовкой. И поехал не на торжественные маневры, а на маленькие маневры, на так называемые Полесские маневры. Я послал об этих маневрах доклад т. народному комиссару, в котором описал истинное положение вещей. Что они говорили об этом докладе? Что это был убийственный доклад, который их убил. Что я там открыл на этих маневрах? Отвратительную постановку дела, доходящую до того, что приказ приходил в дивизию через 9—12 дней.

Чем объяснять успех Шепетовских маневров?[7] Я только теперь выяснил. Тогда получился полный контраст. Почему же так прекрасно прошли Шепетовские маневры? Вот теперь Фесенко говорил, что, оказывается, у них была репетиция Шепетовских маневров. Оказывается, что этими маневрами руководил сам штаб, и руководство указывало, когда надо начинать. Вот этим объясняется колоссальный успех Шепетовских маневров. Но разве тогда можно было угадать, разве тогда можно было увидеть, когда Якир пользовался таким авторитетом среди командиров?

Относительно Уборевича. Вы знаете, как он ко мне относился, и я всегда критически относился к подготовке войск Уборевичем. Вот были маневры 1936 г. Я только сейчас вижу, насколько хитро все было устроено. Я только в одном маленьком эпизоде увидел кое-что, но, правда, моя ошибка состояла в том, что я об этом никому не рассказал. Что это был за эпизод? В одном месте столкновения механизированных батальонов посредник докладывает: «Вот сейчас только получил сообщение, что вот такая-то мехбригада подходит к такому-то пункту, и сказал командиру, что их нужно атаковать». Я спросил: «Почему он сказал?» Он ответил: «Потому что у нас так построены маневры». Моя вина в том, что я на это не обратил особого внимания и никому не рассказал.

Так что в отношении Якира, в отношении Уборевича сигналы были и только наше чрезмерное доверие, наша политическая слепота не позволили нам видеть, что враг втирает очки и делает вредное нам дело.

Ворошилов. Слово имеет т. Сивков.

Сивков. Товарищи, в материале, который был нам роздан, и затем в докладе т. Ворошилова, мы видели и слышали только о двух флотских людях: о Куркове[8] и Батисе. Должен вам доложить, что эти два человека — ничтожные люди — во флоте не пользовались никаким авторитетом и, строго говоря, несколько странно слышать, что так мало людей у нас обнаруживали. Тут надо действовать по старой пословице «поживем — увидим».

Голоса. Спокойная пословица. Неправильная пословица. Сюда она неприменима.

Сивков. «Поживем — увидим» не в том смысле, что ничего не будем делать, а в том смысле, что между 1 и 7 мая мы увидели факты, которых мы не знали до этого. Тем не менее под руководством своих шпионов, своих руководителей они пролезли и во флот, и мы имеем целый ряд сигналов, которые говорят об этом.

Я сначала остановлюсь на линейных кораблях. В Балтийском флоте вскрыто было два комиссара (там не помполиты, а комиссары), так вот, на этих кораблях два комиссара оказались вредителями. Один из них — Мухин на «Октябрьской Революции», а другой — Викторов на «Марате». Должен вам доложить, что если мы Мухина убрали давно, причем убрали не по соображениям вредительским, а в силу того, что он нехорошо и грубо себя вел, и мы имели целый ряд сигналов снизу. Правда, не подозревали, что он троцкист, то Викторова сняли совсем недавно, перед самым походом «Марата» в Англию.

Мне кажется, что на «Октябрьской Революции» корешки этих дел еще остались. Жалко, что сейчас нет т. Ежова; я хотел бы ему об этом сказать. Дело в том, что, когда я провожал «Марат» со всем боеспособным ядром его состава в Балтийское море, то во второй башне в походном зарядном погребе произошло самовозгорание ветоши, как до сих пор думали. Я должен напомнить, что на «Марате» уже был такой ужасный случай, когда вся башня выгорела со всем личным составом. Мы обнаружили, что в артиллерийском дозоре, который ходит каждые два часа по всем погребам линейного корабля (а там почти весь свободный от механизмов трюм заполнен взрывчатыми веществами), что в этом артиллерийском дозоре были подозрительные люди. Мы проверили всех этих людей, но кое-кого надо все же убрать. В частности, в этой башне дозор был за 20 минут до появления дыма и ничего не заметил. Мы завели сейчас строжайшую систему пломбирования всех башен, проверили весь состав, провели это приказами, но вот такой случай все-таки имел место. На «Марате» же был случай падения 12-дюймового снаряда, чрезвычайно странный случай, потому что все до последней степени было организовано очень безграмотно. На «Марате» мы имели притопление кочегарки, потому что один молодой краснофлотец совершенно не умел обращаться с кингстонами[9] и вместо того, чтобы закрыть его, открыл. Эти факты свидетельствуют о том, что не все корешки еще выкорчеваны.

Очень тяжелый случай произошел недавно в авиации. Я считал нужным рассказать об этом подробнее, поэтому немного задержал свое выступление, т.к. хотел достать один материал, но, к сожалению, не достал. 22 мая один за другим, в течение часа времени, погибли два самолета Р-6А на поплавках. Один самолет шел на бреющем полете, а другой — на высоте около тысячи метров. Оба они через час упали. Причем когда мы посмотрели первый самолет, то обнаружили, что он погиб, безусловно, от вредительских причин. К рулю глубины идут две тяги, и в середине этих тяг, очевидно, для того, чтобы можно было натягивать троса, находится так называемый тендер. Это стальная трубка, навинтованная внутри, в которой с обоих сторон ввинчиваются два винта с ушками, на которых натягиваются тросы. Каждый винт должен быть ввернут на 9 ниток. На этом самолете он был ввернут на полнитки и открывшаяся резьба была замотана толстой проволокой. Таким образом, тяги толщиной в палец здесь были толщиной в 2 мм. Когда подняли самолет, то обнаружился обрыв этой тяги на этом тендере, причем второй тендер был сделан так же, но не оборвался. Второй самолет упал на глубину 50 метров, и т.к. он падал с большой высоты, он, видимо, разбился. Сейчас мы достаем отдельные части, но весь самолет еще не достали. Вот такой факт мы имели.

Мы сейчас же, конечно, бросились в 20-ю эскадрилью, внимательно посмотрели ее и обнаружили двух техников — один Боряков, другой Варшавский. Первый, Боряков, признался, что он допустил вредительство, а второй техник держит себя таким образом, что заявил: «Вы самолета не подняли, ветер дует, я ничего там не делал, самолет погиб неизвестно почему». Комиссия Базенкова обнаружила, что состояние материальной части самолетов в 20-й эскадрильи хорошее. Они докладывали, что самолеты находятся в образцовом состоянии, и, пока не поднят самолет, мы гадали над тем, что у нас неправильная подготовка кадров; мы не проходим слепых полетов, хотя у нас по курсу авиации полагается проходить слепые полеты, туда направлялись усилия комиссии. Затем после того, как была обнаружена эта причина, проверены все самолеты, оказалось, что все в порядке и эскадрилья эта считается хорошей эскадрильей, но там все построено на доверии, там нет настоящего воинского порядка, который должен быть в эскадрильи. Комиссия ограничилась осмотром материальной части в этой эскадрильи, в общем хорошей, и благодаря такому благодушию и успокоенности, враг таким образом навредил нам. Но мы не знаем, куда тянутся нити, и Боряков и Варшавский действовали по чьему-то наущению. На Балтийском море много навредили в строительстве.

Голос. В 105-й бригаде.

Сивков. Сейчас мы разбираем, откуда это произошло. Там завинчивают винт на 2,5 нитки, когда он должен быть завернут на 12—15 ниток.

Голос. А ты принял корабль?

Сивков. Относительно инженерного ведомства. У нас во главе инженерного ведомства стоял Максимов. Сейчас ясно, что он работал по линии задержки строительства, и в прошлом году у нас ни один боевой объект не был своевременно закончен. Очень тяжелое положение с ручьями.

Голос. Ты путаешь, это не тот Максимов.

Сивков. Это большое строительство до сих пор не имеет решения правительства. До сих пор вопросы, связанные с другими наркоматами, у нас не решены. Вопрос о новой большой базе, стоимость которой равняется полмиллиарда рублей, никак не решается. (Звонок председателя.)

Теперь несколько слов относительно судостроения. Лидер[10], о котором говорил т. Кожанов, этот лидер проходит сейчас окончательные испытания. Он действительно был принят на Балтийском море. Но как это делается? Формальное утверждение акта производится начальником Управления Морских сил, но хотя мы лидер приняли, мы его не пользуем. Мы приняли его осенью, завод обязался закончить все работы к маю, и однако нужно признать, что в действительности ничего не сделал, потребовалось вмешательство правительства. Предполагалось лидер послать за границу, чтобы в течение трех месяцев самой напряженной работы этот лидер был признан(?)[11]. Мне докладывали, что лидер удачно прошел испытания и теперь является боевым кораблем.

Голос. Насчет тральщиков.

[Сивков.] Но я должен вам доложить. Дело в том, [что] лидер состоит из таких частей: во-первых, строит его промышленность судостроительная в части машин, затем оборудование заказывает Управление Морских сил и ставит его завод «Большевик»; наконец, есть приборы управления морского огня, заказанные Управлением Морских сил в свое время еще в Италии. Я в этом принимал участие. Вот этот сложный комплекс еще окончательно не готов. Корабль, сам по себе хороший, окончательно еще не закончен. Я считаю, что мы совершили ошибку, принявши лидер, нельзя было принимать. Что касается тральщиков, то тральщики надо было, безусловно, строить другие, эти тральщики плохие.

Ворошилов. Слово имеет т. Урицкий.

Урицкий. Тов. Сталин в своем вчерашнем выступлении и на последнем пленуме Центрального Комитета партии очень ясно показал нам причины, благодаря которым была возможна эта подлая шпионская, вредительская, контрреволюционная, антисоветская работа. Он указал нам на причины политической слепоты, идиотской беспечности. Эти причины: игнорирование факта капиталистического окружения, игнорирование политико-воспитательной партийной работы, отсутствие самокритики, упоение успехами. Три месяца почти прошло после пленума Центрального Комитета партии, и мы здесь сегодня все почти без исключения, думаю, нет ни одного человека, который бы не чувствовал всего позора, своей вины за то дело, которое происходит. Ясно, что мы не проявили тех качеств, которые должен проявить большевик. Это со всей очевидностью следует, и, правильно, я согласен с т. Алкснисом, много очень было случаев, много, недостатка никакого не было. Если бы у нас хватило политической прозорливости, политической дальновидности, остроты для того, чтобы раньше вскрыть все эти подлые, преступные дела, которые мы сейчас с вами переживаем, мы сейчас не стояли бы перед такими фактами.

Вот, например, вопрос о хорошей работе как о критерии оценки каждого из нас. Вот взять Гамарника. Соприкосновение с ним давало неоднократные подтверждения, что этот человек не работает для укрепления Красной армии. Он ведь ни одного вопроса не решал сам, все сваливал на народного комиссара.

Голоса. Правильно. Он свои вопросы решал.

Урицкий. Второе. Вокруг него была группировка. Это всем было известно, и все мы об этом между собою говорили. Украинская группировка, которая имеет корни, далеко уходящие назад. Должен прямо сказать, что я на себе испытал очень плохое отношение Гамарника. Он мне часто говорил (свидетели имеются): «Вы, — Урицкий, — очень толковый человек, но что-то у вас не то, неуживчивый человек». И на деле это плохое отношение ко мне он проводил. Вы многие, товарищи, знали, как Гарькавый и Гамарник не без помощи Славина меня выжили из Ленинградского военного округа, как они порочили там Белова — человека, который никакой личной жизни не имел, [который] действительно знает военное дело. Я его в бою видел. Это человек, который в бой поведет за нашу партию. Они меня порочили, они меня оттуда выжили.

Славин. Вы с Гарькавым были в личных отношениях очень хороших.

Урицкий. Это вы, Славин, болтаете.

Славин. Вы как начальник штаба требовали подчинения себе всех.

Урицкий. Одним словом, вы меня вместе с Гамарником и Гарькавым оттуда выжили. Вот такие факты. Я вспоминаю, это очень показательно. Я был на Украине командиром корпуса. Затеяли маневры, не помню, это было в 1929 [или] [19]30 г. Я командовал, Славин, Гарькавый. Благодаря полной бездарности Гарькавый, он абсолютно там провалился. Дело дошло до того, что его взяли в плен, когда он кушал курицу. Якир говорит мне: «Вы об этом никому не говорите». Потом меня окружали 2 дня, не дали мне двигаться. Во время этого моего окружения у них не хватило войск, и у меня стали брать войско, чтобы меня окружить. Когда войско прорвалось, Якир заявил: «Хотя окружение не удалось, но если бы маневры продолжались, Гарькавый победил бы Урицкого». Я не попрощался с Якиром и уехал.

Голос. Правильно.

Урицкий. Дубовой пожимал плечами, не знал, что происходит. Грязнов говорил: «Комедия происходит». Правильно?

Грязнов. Правильно.

Урицкий. Хаханьян и Гришин не понимали, что происходит. А думаю[12], что Гарькавый тянет своего человека. Но у меня не хватило политической дальновидности понять, что это есть система продвижения своих людей не по их заслугам, а по признаку своего брата.

В отношении Тухачевского. Я должен сказать, что зимой появился очень подозрительный признак на Тухачевского. Правда, нас народный комиссар ткнул на это дело, обратил внимание. Потом это перешло в более квалифицированные руки тов. Ежова и он по-настоящему вскрыл. Но вот такой пример. Нам стало известно, что игра Генштаба, которая проводилась в 1936 г., известна полякам и немцам, и мы получили документальные материалы о содержании этой игры, где указываются данные в этой игре, операции.

Голос. Со схемами.

Урицкий. Да, со схемами. Правда, мы проявили здесь бдительность: народному комиссару сказали, тов. Ежов за это дело взялся. Но что мы сделали? Мы разработали правила обеспечения секретности в военных играх, а дальше нас не хватило. Никакой трудности врагу не представлялось получить секретные документы, когда эти бандиты, сидевшие у нас, оказались врагами. И тут надо обратить внимание, что Якир и другие постоянно ехали с чемоданами, наполненными самыми секретными материалами и указаниями. Я помню, Климентий Ефремович указывал десятки раз не только Якиру, но и другим, сидящим здесь, что это помогает раскрыть тайну противнику.

Куйбышев. Ты скажи, почему по материалам твою фамилию называют?

Урицкий. Я скажу. Вот взять оперативный план. Мы прорабатывали немецкий оперативный план и пришли к такому мнению, что у них имеется увеличение на несколько дивизий. Тухачевский несколько дней подряд нас ошеломлял: «Не может быть такого количества дивизий». Благодаря проверке по нашей линии и по линии НКВД, уже нельзя было это отрицать, было установлено, что, бесспорно, имеется такое количество дивизий. Тогда он стал уверять: «Они через лимитрофы не пройдут, потому что лимитрофы их не пустят». Конечно, и тогда была полная возможность противодействовать против этого дела, но не хватило мужества, не хватило политической дальновидности подняться. Тов. Дыбенко говорит неправильно. Вы, т. Дыбенко, не помню, в каком году, в 1926-м...

Голос. В 1925-м.

[Урицкий.] ...мы протестовали против работы Тухачевского как начальника Штаба [РККА]. Мы ему верили, мы считали его тогда способным человеком, но в то же время мы считали его лентяем.

Мы долго думали, как сделать: пойти ли к Климент Ефремовичу или же пойти к нему? Решили сделать последнее. Пришли к нему и сказали, что мы вас считаем способным человеком, но лентяем, вы ничего не делаете, и мы вас просим доложить об этом народному комиссару, доложить о том, что вы ничего не делаете. (Движение в зале.) Здесь есть свидетели. Вот т. Федько...

Голос. Правильно.

Урицкий. А вы, т. Дыбенко, после этого поехали к Климент Ефремовичу и поставили вопрос вверх ногами.

(Реплика Дыбенко не уловлена.)

Голос. Политиканством занимались и вы, и Дыбенко.

Урицкий. Я категорически отрицаю, и народный комиссар разбирал это дело: никакого политиканства с моей стороны не было.

Куйбышев. В показаниях Ефимова вы указываетесь.

Урицкий. Я никакого участия в их разговоре не принимал и пассивно не мог слушать их антисоветские анекдоты, хотя бы потому, что я в 1929 г. воевал в Чечне, а в 1930 г. был командиром корпуса. Вообще, я с Ефимовым не дружил, потому что он офицер, вот такого офицерского типа. Может быть, я был у него всего раз 7—8 во время командировок. Здесь находится человек 20-25 командиров, которые работали под моим руководством в годы Гражданской войны: тт. Абцев, Царев, командир полка Тестов и др. Они знают и могут подтвердить, что я никогда пассивным не был. Я постоянно боролся и вел их на борьбу против Троцкого как самого заклятого врага Революции.

Голос. Правильно.

Урицкий. Так что все эти утверждения — чепуха. Я много думал над тем, как же так получилось, что многие из нас, присутствующие здесь, которые немало и активно боролись с Троцким, прошляпили и довели дело до такого скандала. Я думаю, что прав здесь Смирнов в том, что мы стали растеривать свою партийность. Кое-где у нас голое солдафонство проглядывало, которое делало нас политически слепыми. Нечего греха таить, часто бивали нас тем, что неуживчивыми называли, в склоке обвиняли и тогда, когда мы обязаны были проявлять свою большевистскую непримиримость, мы сглаживали, подавляемые тем авторитетом, который был у этих врагов.

Бибик. Насчет Бухарцева скажите, о вашей связи с ним.

Урицкий. Тов. Бибик, вы не врите, я один-единственный раз встретил Бухарцева в Ленинграде. (Много реплик.)

Голос. О взаимоотношениях с Кабаковым скажите и о переписке с заграницей.

Урицкий. Правильно, когда я был командиром корпуса, я написал одно письмо Кабакову.

Куйбышев. А у Пятакова бывал?

Голос. У Пятакова был.

Урицкий. Бывал, известно. Ведь вы тоже бывали у Ефимова, и черт вас знает, где вы только не бывали. Я готов ответить за все, где я бывал. Но я пассивным никогда не был. Я всегда боролся против Троцкого. Меня по рапорту Пятакова Троцкий выгнал из академии, а т. Сталин меня восстановил. В 1921 г. я активно боролся против Троцкого. В 1926 г. я подписал заявление о том, что Троцкий не может быть народным комиссаром[13]; хватило у меня мужества. В 1922 г. Троцкий с трибуны Центрального Комитета громил меня, Федько, Дыбенко, Белова как людей, которые против него политиканствовали. Так что я никогда не был пассивным.

Эти продажные лжегенералы, которых у нас не хватило дальновидности разоблачить, они всегда были слабы тем, что у них не было армии, генералы без армии. Вся армия была с партией. Мне по поручению наркома приходится довольно большое количество людей отправлять на специальные учения. Я вижу, как эти люди живут интересами и делами нашей партии и готовы всю жизнь отдать за это дело.

Вот передо мной один маленький и скромный документ. Один летчик перед тем, как пойти в бой, написал письмо своей жене, зашил его в рубашку на тот случай, что если он погибнет, передать письмо жене. Он написал это письмо, пошел в бой и погиб. И вот в этом письме есть такие слова: «Милая, дорогая, верная супруга. Тебя не оставит на произвол судьбы наша Родина. Вы будете обеспечены вместе с сыном. Я погиб за испанскую революцию в Испании, в борьбе с фашизмом. Я выполнил задания партии и правительства, был послан нашим великим вождем всего народа тов. Сталиным для защиты нашей великой Родины. Вспоминайте меня в любимой моей песне о Родине: “Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек”. Расскажи сыну, кто был его отец, за что погиб». Товарищи, когда провожаешь этих людей на специальные учения, видишь ясно, что эти люди за трижды продажными шпионами никогда бы не пошли. В этом наша сила и их слабость. Но наша слабость в том, что, как указал т. Сталин, мы проявляем беспечность, недальновидность, отсутствие самокритики.

Очень тяжело все это признавать здесь перед правительством, перед Политбюро. Теперь задача заключается в том, чтобы мы учли этот урок основательно и так взялись за работу, чтобы та клятва, которую Климент Ефремович дал правительству и т. Сталину, была выполнена, чтобы наша армия не носила в себе ни одного преступника и негодяя.

Ворошилов. Слово имеет т. Хрипин.

Хрипин. Товарищи, в жизни Воздушного флота было столько тяжелых положений, что не видеть в этом руки врагов нельзя. К Воздушному флоту тянулись руки врагов со всех сторон, а мы — командиры Воздушного флота, политработники нашей Красной авиации — не замечали этих рук врагов и только теперь усвоили полностью те болезни, те прорывы в нашей подготовке, в нашем строительстве, которые имели место и на которые мы мало обращали внимание. Взять хотя бы такой вопрос, который буквально ежегодно бросался в глаза, и признаки и симптомы которого мы видим и сейчас. Я говорю о срывах летной работы в каждый летний период. Почти ежегодно, как правило, летом Воздушный флот не летает. Почему? Потому что, оказывается, нет топлива.

Голос. Нет бензина.

Хрипин. Нет топлива, потому что началась посевная кампания; нет топлива, потому что идет подготовка к хлебоуборочной кампании; нет топлива, потому что развернута хлебоуборочная кампания. В самое горячее время, — июнь-июль-август, — авиация не может работать. И в этом году уже начались первые признаки, уже выдаются жалкие капли топлива, по 50 тонн на бригаду, а это — топлива на один день. Как мы смотрели на это дело? Мы успокоились таким разъяснением, что действительно страна выполняет свою очередную кампанию и поэтому Воздушному флоту не достает тех средств, с которыми он может работать, и ставили на этом точку. А теперь мы видим, что хозяйственным обеспечением Воздушного флота руководили враги, что вопрос о железнодорожном транспорте нашего снабжения топливом находился в руках врага. И совершенно понятно теперь стали эти перебои.

Возьмите вы такой вопрос. В прошлом году мы должны были написать инструкцию по самостоятельным действиям Воздушных сил. Написали. К кому эта инструкция попала? В руки врага Тухачевского, он ее мариновал в течение нескольких месяцев, заставил радикально переделать. И я утверждаю, что инструкция вышла в худшем виде, по сравнению с тем, как она была написана.

Голос. Правильно.

Хрипин. Второй вопрос. Была подготовлена инструкция по военному бою[14] — первая в нашей жизни. Неплохая инструкция, товарищ народный комиссар, я ее готовил. Эта инструкция попала к Тухачевскому, и он пытался всеми мерами замариновать ее, — эту первую пробу пера, — чтобы наших истребителей и других бойцов учить.

Голос. Не удалось.

Хрипин. Не удалось, потому что вы, товарищ народный комиссар, вмешались в это дело. Тухачевский посылал эту инструкцию Васильченко за границу, месяцами мариновалась эта инструкция.

Возьмите такой вопрос, как техника усовершенствования нашего вооружения. Прямо можно сказать, что она держалась в руках Тухачевского. Через руки Тухачевского проходили все вопросы для народного комиссара обороны и для правительства. Я считаю, что в этой области у нас было очень много зла, еще до сих пор не выкорчеванного, зла такого, которое мы сейчас чувствуем. Стоит только вспомнить, что у нас делалось в части конструкций самолетов, в части изобретательства. Тухачевский брал на вооружение 6-моторные, 8-моторные и 12-моторные самолеты и тянул Туполева и других конструкторов на это вооружение. Остехбюро подало мысль о том, чтобы на самолетах перевозить подводные лодки в 18 тонн. И эта мысль поддерживается Тухачевским, и стоило большой борьбы доказать несамостоятельность[15] такой идеи — 18 тонн возить для того, чтобы эта лодка выстрелила одной легкой торпедой. Почему [бы] не взять 18 тонн бомб вместо этой подводной лодки, если [бы] такой самолет был принят на вооружение?

Вот такие идеи проводились в жизнь, забивали нашу промышленность ненужными конструкциями, а нужное нам имущество мы подчас не получали. В самом деле, двухмоторные самолеты когда появились? В самое последнее время, после того, как шесть лет мы были без новых самолетов. Только по настоянию тт. Ворошилова и Сталина эти самолеты стали производиться на вооружение. У нас неплохо пошло дело с истребителями. И в это дело вмешался Тухачевский. Он призвал к себе артиллеристов, окружил себя синклитом ученых; те подсчитали, что для истребителей нужно поставить 12— 16 пулеметов, и он с этой меркой начал подходить к новым конструкциям машин, ставил на них такое количество пулеметов.

Голос. Назначил себя председателем макетной комиссии.

Хрипин. Назначил себя председателем макетной комиссии и зажал все это дело. Месяцы и годы потеряли на этих вещах для усовершенствования нашей техники. Это теперь для нас очевидный факт. Здесь рука вредителей коснулась опытного строительства как самого главного участка усовершенствования нашей техники, и этот участок нам надо заново пересмотреть.

Такой вопрос, как установка пушек Курчевского[16] на истребителях. Я помню, как это происходило. Было совещание у Тухачевского. Там были и Розенко, и другие. Я выступал против этого и говорил, что пушка Курчевского является оружием таранным, а отнюдь не оружием для дальнего боя. Так меня же ошельмовали, высмеяли и больше ни на какие заседания не приглашали. Бороться было трудно. Трудно было за всем этим делом увидеть руку врага. Мы видели во всех этих решениях решения ответственных лиц, авторитетных, и не поднимали вопроса, т.к. следовало поднимать дальше, через голову этих авторитетов перед другими инстанциями. У нас не хватило на это мужества. В этом я также виноват, как и многие другие командиры, работающие в нашей Рабоче-крестьянской Красной армии, к стыду и позору и моему личному.

Вопрос о боевой подготовке и борьбе с аварийностью. Был такой лозунг, что высокая боевая подготовка может быть только тогда, когда мы будем летать смело, не будем бояться высоты. Этот лозунг пошел из Белоруссии от Кушакова. Я помню, как мы сражались с Кушаковым. И, видимо, Уборевич почувствовал, что надо сдаваться, и появилось указание Народного комиссариата, появилась планомерная работа по боевой подготовке, курсы по подготовке. Появился другой курс. Лишили руководящей роли старшего авиационного командира, в Управлении Воздушных сил похерили штаб. Я должен был оттуда уехать. В округах штабы были расформированы. Начальники штаба Воздушных сил были превращены в консультантов бездействующих. Командиры твердо замкнулись на командующих. И надо сказать, что многие командиры почувствовали в этом революционную линию и даже, я бы сказал, некоторые свои преимущества. Помилуйте, самому командующему непосредственно подчиняются! Полтора года длилось такое положение. Только в конце 1935 г. снова это положение было исправлено, создали снова орган по руководству Воздушными силами. Но он и на сегодняшний день еще не укомплектован. У нас громадный некомплект этих органов. Эти органы — единственный источник для развертывания авиационного управления в военное время. И этот орган явно недостаточен для того, чтобы от себя отпочковать необходимых командиров в армейские авиационные штабы.

И последний вопрос. Я думаю, что на сегодняшний день [не] найдется ни один авиационный командир — честный командир и политработник, — который бы сказал, что наша организация авиационная полностью отвечает потребностям войны и скромным потребностям мирного времени.

Голоса. Правильно.

Хрипин. Это ясно совершенно с полной очевидностью. Можно доказать. Два года тому назад в Управлении Воздушных сил была разработана новая организация нашего тыла. Эта организация была замаринована, Алафузо был и другие. Народному комиссару была представлена справка, что это непосильно, это ломка потребует много дополнительных пайков; и в результате организация была провалена.

Товарищи, много вот таких вещей сейчас вскрыто, мимо которых мы проходили как мимо явления объективного порядка, связанного с разными трудностями. И главное, мы довольствовались авторитетом многих, тех, которые оказались нашими злейшими врагами. Нам нужно впредь, в особенности в Воздушных силах, иметь здоровую, постоянную, систематическую критику. Нам нужно, чтобы командир работал с массами. Нам нужно, чтобы массы помогали видеть наши ошибки. Этого в Воздушных силах, к сожалению, мало. У нас была линия: что старший начальник скажет, в какой бы обстановке он это ни сказал, все подводить под боевой приказ: «слушаюсь, так точно». Этого «слушаюсь» не может быть сейчас. Боевой приказ есть боевой приказ, но там, где надо, нужно прислушиваться к массам. Командир должен прислушиваться и должен развернуть работу не только на своем собственном умозрении, а на постоянной помощи масс, тогда мы справимся с задачей. Мы снова приобретем политическую дальнозоркость и не позволим врагу делать свое грязное, черное дело и быть в наших рядах под всякими масками. Эти маски мы сорвем и поведем Рабоче-крестьянскую Красную армию туда, куда укажет правительство.

Ворошилов (председательствующий). Слово имеет т. Троянкер.

Троянкер. Товарищи, мы — политработники — несем огромную ответственность перед партией и страной за то, что оказались многие из нас политически слепыми людьми, не сумели разглядеть врага, который проник в наши ряды, на самые ответственные, самые руководящие посты. Я думаю, что недостаточно сказать: стыдно нам всем, потому что то, что каждый из нас переживает, это нельзя сказать, что это только стыд. Надо сказать, что сердце обливается кровью, когда думаешь о том, что доверяли таким людям, как Гамарник, Осепян, и ряду других изменников, предателей и шпионов. Правильно тут товарищи говорили о беззубости политработников, но мне хотелось бы сказать, что эта беззубость, она ведь является таким фактом, который нельзя отнести к политработникам в течение всего времени. Ведь партия не ставила вопрос о том, что политработники Красной армии во все периоды отличались беззубостью, отсутствием остроты. Была какая-то причина, которая эту беззубость создавала. И мне кажется, что здесь надо об этом сказать со всей остротой. Здесь многие товарищи говорили о партийно-политической работе, о слабом уровне партийно-политической работы. Нужно сказать, что на протяжении ряда лет происходила атака на партийно-политический аппарат со стороны Тухачевского, со стороны Уборевича, со стороны всех их приспешников. Атака прямая, оголтелая атака. Вы помните, что в 1932 г. было предложение о ликвидации политруков.

Голос. Было еще в 1928 г.

Троянкер. Да, еще в 1928 г. Тут есть некоторые товарищи, которые знали, как мы приходили к Гамарнику и протестовали против ликвидации политруков. Это важнейшее орудие политической работы. Гамарник нам ничего не сказал, но потом было решение тов. Сталина и тов. Ворошилова, чтобы политрук был оставлен. Происходили бесконечные подсчеты, сколько у нас политработников; говорили, что они — лишние люди. Идеологом был Фельдман в первую очередь, который везде и всюду утверждал, что в капиталистической армии значительно меньше начальствующего состава, а в Красной армии много командиров, политработников, что надо сократить политработников. Бесконечные подсчеты происходили на глазах у всех; было стремление принизить и политический аппарат, и политическую работу. И эти люди — Тухачевский, Фельдман — они ненавидели политическую работу, ненавидели политический аппарат. Это чувствовалось во всех их шагах, это чувствовалось также в том, что происходило в последнее время, когда дело касалось присвоения звания.

Товарищи, приходилось в буквальном смысле слова торговаться за каждую часть. Я работал в ПУРе в течение года с лишним в качестве начальника культпросветотдела. Меня оттуда перевели в Гражданский возд[ушный] флот. Я работал в качестве начальника в руководящем политическом органе. Мне приходилось видеть и наблюдать за каждым политическим работником. Тов. Седякин, я не хочу сравнивать вас с этими людьми, но вы были активным участником в атаке на партаппарат, когда сидели на подготовке кадров.

Голоса. Правильно.

[Троянкер.] Вы стремились свернуть, говорили, что это мешает политическому росту командира. Это относится к вам, а вы в своем выступлении ничего об этом не сказали. Нужно было бы об этом сказать. Сумели ли мы дать этому стремлению, этой атаке на партийно-политическую работу дать отпор? Не сумели. И на этом, на политической работе в первую очередь, мы оказались слепыми и не видели за этим врага. И первый человек, который ослепил нас всех, это был Гамарник.

Нельзя сказать, что сигналов не было. Народный комиссар говорил, что ему было мало сигналов. Сигналы Гамарнику были неоднократны, но эти сигналы не доходили до народного комиссара. Эти сигналы были. Я лично помню сигнал относительно ПВО. Было глубокое обследование ПВО. Оно вскрыло ужасающее состояние: отсутствие связи, отсутствие организации — фактически ПВО было пустым местом. Об этом было доложено Гамарнику довольно пространно с требованием доложить о состоянии ПВО народному комиссару. Что сделал Гамарник? Он не доложил народному комиссару, а потом, через 2—3 недели, весь этот материал, весь мой доклад он направил Каменеву, который сам являлся шпионом и предателем. Месяца через полтора, когда обсуждался вопрос на Киевском обкоме о Немове, как [о] враге народа, там фигурировал также Фельдман. Немов познакомился с...[17] в присутствии Фельдмана. Сигнал был дан, но этот сигнал учтен не был. Мы оказались политически слепыми людьми. Товарищи, надо сказать, что Гамарник вел линию на отрыв от Центрального Комитета партии. Это надо сказать со всей остротой.

Голоса. Правильно.

[Троянкер.] Фактически те материалы, которые были в ПУРе, они в ЦК партии не попадали, он не давал этой возможности. Всякий раз, когда ставился вопрос о том, может быть, надо написать народному комиссару, может быть, надо написать в Центральный Комитет, он не давал этой возможности, а мы ему доверяли, мы думали, что он сам доложит ЦК партии. Дело заключалось не только в том, что у нас не было связи с ЦК партии, а дело в основном заключалось в том, что он вел дело на отрыв от ЦК партии.

Вот взять хотя бы вопрос о Карельской бригаде. В этой Карельской бригаде, как вскрылось потом, была наибольшая засоренность шпионскими элементами. Вот этот острый материал о Карельской бригаде, который был в ПУРе, он в ЦК не попал. Это была определенная линия, которую он вел из года в год. Он так воспитывал работников, что эти дела мы можем решать сами, и нечего вам лезть к народному комиссару, а тем более в ЦК партии.

Очень большая ошибка заключается в том, что не было политического подхода в подборе людей; и ничего удивительного нет в том, что во главе политических управлений оказались люди, которые занимались вредительством, ничего нет удивительного в том, что во главе этих учреждений сидели враги.

Я хочу привести вам несколько данных относительно Московского гарнизона. Казалось бы, московский гарнизон — очень важный участок, и здесь люди должны быть тщательно отобраны и проверены. Однако когда мы стали поверхностно знакомиться с составом Московского гарнизона, то, оказывается, из большинства частей, которые находятся в Москве, приходится увольнять или переводить большое количество людей. Пришлось уволить и перевести ряд людей из Особой кавдивизии, 5-й мехбригады. Особенно засоренной оказалась дивизия ПВО, причем люди не маленькие — командиры дивизионов. В Москве имеются десятки людей, которые не допускаются на парады. Это люди озлобленные, которым не должно быть места в Московском гарнизоне, а они здесь сидят. Я могу привести примеры: например, Сычев — командир дивизиона артиллерийского полка. Арестовывался ЧК по подозрению в участии в контрреволюционном восстании. В 1924 г., находясь на учебе в Ленинградской школе, был арестован органами ГПУ и осужден на три года. Сагунов учился в кадетском корпусе, поддерживает связь с антисоветскими людьми и т.д. Эти люди не допускаются на парады, но сидят в Москве. Я могу привести пример, касающийся санитарной части дивизии ПВО. Посмотрите, какой букет представляют собой эти люди: Кинель — начальник санитарной службы, половина семьи находится в Германии. Старший врач полка Салазкин... (читает). То есть фактически вся санитарная служба этой самой дивизии ПВО целиком состоит из враждебных людей. Нужно крепко почистить Московский гарнизон и извлечь оттуда всех врагов, которые туда затесались.

Относительно белорусско-толмачевской оппозиции. В документах, которые мы читали, указывается, что Троцкий базируется на белорусско-толмачевской оппозиции. Эта оппозиция, несомненно, троцкистская. Мы все помним, какую горячую войну пришлось выдержать с этими людьми, которые обвиняли наше армейское руководство в чанкайшизме, и в частности т. Ворошилова, которые, выступая против единоначалия, фактически выступали против партийного армейского руководства. Они, эти люди, применяли всякие троцкистские методы клеветы, они выступали против нас и боролись с нами, нападая на линию партии. Некоторые из этих людей до сих пор продолжают оставаться на руководящих постах. Надо внимательно просмотреть этих людей, несомненно, что честные работники среди них есть. Но повторяю: надо внимательно просмотреть их с тем, чтобы тех людей, у которых остались связи и троцкистские корешки, изъять.

Ворошилов. Тов. Хрулев. 10 мин.

Хрулев. Товарищи, вредительство, охватившее Рабоче-крестьянскую Красную армию, в большой степени охватило наше строительство. Уже после пленума Центрального Комитета, после того как были раскрыты наши глаза, мы взялись по-настоящему за проверку состояния нашего строительства; и в результате этой проверки мы выявили исключительно тяжелую картину и в конечном итоге добрались до корней этого тягчайшего положения. Корни этого тягчайшего положения, безусловно, кроются во вредительстве. Не во вредительстве отдельных инженеров, а в организованном вредительстве — в штабе Строительного управления РККА. Причем нам не так давно удалось установить, что во вредительской деятельности Строительного управления замешаны такие люди, как главный инженер Павлов, Саравайский, начальник Военного проектировочного управления Жуковский и ряд других инженеров.

Голос. Я тебе о Павлове раньше говорил.

Хрулев. Ефим Афанасьевич, ты мне говорил, но для этого надо было по-настоящему схватиться за корни. Когда это дело раскопали и поймали с поличным, тогда мне стало ясно, что он — вредитель. Правда, я ставил вопрос перед Гамарником о том, что я считаю невозможным работать с Павловым, и просил замены главного инженера. Гамарник тогда заявил, что он считает это неправильным, т.к. Павлов очень давно сидит в Управлении и очень хорошо знает работу, и вы без него провалитесь.

Вредительство охватило, Василий Константинович, особенно строительство Дальнего Востока. Из имеющихся у нас данных здесь, в чем оно выражается? Оно выражается в задержке проектирования. Один вариант лучше другого. Они пытались отложить строительство до осени. Вредительство заключалось в выборе площадки, в том, чтобы передислоцировать с одного места на другое. Это так искусно делал Лапин, что, по существу, мы на сегодняшний день на Дальнем Востоке не имеем ни одного по-настоящему оборудованного аэродрома со всеми культурно-бытовыми условиями для работников авиации. Мы имеем прямое вредительство в выборе авиационной площадки и здесь у нас, в европейской части Союза. Это Толмачево, где все сделано так, что сейчас трещит и надо перестраивать, т.к. площадка выбрана на лесовидном[28] грунте. Мы имеем вредительский выбор площадки в Челябинске. Сейчас у меня имеются сигналы, что мы имеем вредительски выбранный аэродром на Украине. Это около Конотопа, кажется. Кроме того, артиллерийские склады, построенные в 1936 г., так называемые полуподземные склады, все оказались абсолютно непригодными для эксплуатации, потому что все они заливаются водой. Я еще в прошлом году поставил вопрос о том, кто дает такие решения о постройке полуподземных складов, не принимая соответствующих мер к решению технических вопросов, т.е. к бетонированию, непроницаемости и т.д. и т.д. Говорят, что это в свое время предложил Якир, что воды грунтовые на Украине не настолько высоко находятся, что никакой опасности нет. И хотя Якир оправдывался, что это единственный случай, который он знает и вся Украина знает, что воды в этом году на Украине поднялись очень высоко, теперь мы видим, что это делалось исключительно с вредительской целью. Кроме всего прочего, считали, что такого рода полевые передовые склады емкостью на 200—250 вагонов не должны иметь подъездных путей. Я спрашиваю, кто решал эти вопросы. Мне пытались ответить, что это была специальная директива Генерального штаба. Никакой директивы не оказалось. Мне пытались доказать, что это было согласованное решение. Правда, я нашел один документ заседания комиссии Тухачевского по этому вопросу, где было сказано так: и можно, и нельзя. А строительство из этого сделало вывод, что не нужно. И выходит, что если подъездных путей к этому складу не будет, то мы подвезем громадное количество боеприпасов, а использовать их не сможем.

Что нами делается сейчас? Нами пересматриваются сейчас все проекты коренным образом. Нам необходимо пересмотреть весь наличный состав сверху донизу. Нам надо хороших людей вытянуть и поставить их на большую работу. Причем имейте в виду: у нас громадное количество инженеров в системе Строительного управления РККА работает. Всего 11,5 тыс. техников и инженеров.

Блюхер. У вас 50% инженеров имеется в ОКДВА.

Хрулев. Правильно, 50% инженеров имеется в ОКДВА. И поэтому я апеллирую к вам.

Блюхер. У тебя явно неправильные сведения. Во-первых, у нас нет 5 тыс. инженеров, во-вторых, меньше 50%.

Хрулев. У вас в строительном батальоне очень много инженеров, у вас много инженеров на участках. И вам надо не просить, а нам дать для европейского строительства, потому что европейское строительство ныне заражено не менее, чем Дальневосточное.

Блюхер. Думаю, что все же меньше.

Хрулев. Я думаю, что этих людей надо найти. У нас всего имеется 400 строительных участков. Неужели мы не можем найти 400 начальников участка? У нас имеются 14 строительных отделов округов.

Неужели мы не можем найти 14 начальников отделов округов? Безусловно, можно. Например, Грязнов говорит, что надо сменить у него начальников строительства. Правильно. Я согласен, что его надо сменить, и я подозреваю его во вредительстве. Но знаете ли, я человек новый, кадры знаю недостаточно хорошо. Правда, я стремлюсь, чтобы кадры узнать.

Сталин. Как с химическим полигоном в Саратове?

Хрулев. С химическим полигоном в Саратове дело тяжелое. И разрешите сказать, я первый поставил этот вопрос и доложил народному комиссару, что самое большое вредительство, которое я усмотрел, это по организации строительства полигона в Саратове. На сегодняшний день там такое же положение.

Сталин. Вы виноваты в этом?

Хрулев. Никак нет. Я всего работаю 8 месяцев.

Сталин. Это не так мало.

Хрулев. Я все время пробивал бреши, причем за эти 8 месяцев были назначены 3 комиссии: одна комиссия под председательством Левичева; вторая — под председательством Степанова, начальника Химического управления. Разработали соответствующие предложения, которые дали маршалу т. Егорову, и по решению маршала т. Егорова, видимо, поедет начальник Генштаба Шапошников, который будет решать вопрос. Строительство ведется с 1930 г. Все строительство проведено гнуснейшим образом. Дома построены ленинградского типа, которые сейчас разваливаются. Организации службы на полигоне нет настоящей, которая могла бы характеризовать большой научно-исследовательский полигон, каким он является для нашей Красной армии. Там нужно сейчас принять меры для того, чтобы это дело исправить. Это дело, т. Сталин, можно исправить и с небольшими затратами для государства. Но надо получить окончательное решение, что химики хотят от этого полигона, т.к. до сих пор сколько раз Фишмана не спрашивали: «Что вы хотите от полигона?» — он не мог сказать, что он хочет от полигона.

Сталин. А Генеральный штаб для чего существует? Он должен знать.

Хрулев. В Генштаб я в результате всего этого и пошел, я пошел к т. Егорову, и сейчас соответствующие меры принимаются.

Сталин. Но есть, например, часть строительства, которую любой крестьянин мог бы построить по-человечески; а это строится безобразно: некоторые бараки, дома, то, что не нуждается ни в каком плане, — это строится безобразно. Это и вас касается.

Хрулев. Это меня касается. Тов. Сталин, я в этом году с разрешения народного комиссара и по соответствующим директивам организовал специальную группу инженеров, которые ездят и проверяют качество работ. Как только оказывается, что люди неспособны проводить настоящую качественную стройку, — или их снимаем, или их снижаем. Но я не могу вам доложить, что у нас все хорошо...

Сталин. У меня к вам вопрос, т. Хрулев, какая у вас практика и установка — все решается в Москве? Округам какие-либо права предоставлены? Ведь вы же понимаете, что без помощи местных сил в округах ничего нельзя построить.

Хрулев. Я докладываю вам, какой порядок существует; не я этот порядок устанавливал. Устанавливает центр, скажем, на 1937 г. 2— 1,5 млрд руб. на строительство в этом году. На основании этой контрольной цифры составляются контрольные цифры по округам, народный комиссар их утверждает, и отправляются они в округа. Округа составляют на основании этих цифр свои планы.

Сталин. Кто намечает объекты?

Хрулев. Объекты намечают они, площадки выбирают они.

Сталин. А генеральный план кто разрабатывает?

Хрулев. И генеральный план они разрабатывают.

Голос. А проект?

Хрулев. У нас есть типовые проекты. На основании приказа народного комиссара от 11 февраля о типизации мы имеем типовые проекты только для казарм, например. Есть типовой проект для очень хорошей простой казармы. Зачем ее проектировать каждому округу в отдельности? У нас есть типовые проекты на дома в 24 квартиры и 32. Все эти типовые проекты отработаны, у нас есть на них материал, вся документация, и их не надо проектировать в каждом округе. Но у нас есть ряд работ, по которым округ сам делает проекты: водопроводные работы, канализационные, электроосвещение и транспорт, т.е. по работам, связанным с благоустройством и культурным состоянием городков. Все это находится в ведении округов.

Голос. Правильно.

Голос. Тов. народный комиссар, я хочу задать один вопрос. Помещения для аэродромных управлений запроектированы вредительски. Там и штабы, и классы — все вместе, там Содом и Гомора. Там никакой секретности нельзя обеспечить. И вот сейчас в Алсуфьево, в 5-й бригаде, когда я хотел внести предложение, чтобы штабы были отделены от классов отдельно, чтобы соблюсти возможность штабной работы, мне строители ответили отказом.

Хрулев. По аэродромам, по зданиям управлений аэродромов вообще никаких типовых проектов не существует, и мы сейчас только работаем над этими типовыми проектами. Что сейчас имеется в этом отношении? В Люберцах — здания управления аэродрома одного типа, в Люберцах — одно решение, в Монино — другое решение. Сейчас типового проекта нет.

Голос. Ну что вы говорите, есть типовой проект, только разные размеры.

Хрулев. Типового проекта на здание управления аэродрома у нас не имеется.

Голос. Вы формально толкуете, а не по существу.

Хрулев. Я по существу вам докладываю, что эти вопросы находятся целиком и полностью в округах.

Голос. Неправильно.

Хрулев. Все строительство по нетиповым проектам ведется только округами.

Голос. Неверно.

Ворошилов. Конечно, верно.

Голос. Есть два типа, утвержденные СКУ РККА. Я тогда на месте потребовал переделки. Говорят: «Нельзя». Существуют типовые проекты, утвержденные вами; они и на Дальний Восток едут, и всюду идут.

Хрулев. Таким образом я докладываю вам, что за качество мы ведем жесточайшую борьбу.

Сталин. Не видно.

Хрулев. Тов. Сталин, я в этом году объезжал ряд построек и должен сказать, что качество улучшается, но надо, чтобы командующие округами не отходили от этого дела. Нигде, ни в каком положении не сказано, что строительные органы и все строительство подчиняется мне. Наоборот, возьмите положение, утвержденное правительством об органах окружных управлений. Там сказано, что строительство и все остальные вопросы находятся в ведении командующих войсками. Когда командующие войсками при моей настойчивости обнаружили, что строительство находится в тягчайшем состоянии, что там вредительство, что там масса перерасходов, утери материалов, бушует преступность и т.д., командующие войсками хотят свалить это дело на меня. А я прошу руководствоваться положениями, которые утверждены правительством и в которых сказано об окружных органах управлений; о том, что они отвечают целиком и полностью за строительство. Я считаю, что вы предъявляете нам совершенно правильные претензии и ругаете нас правильно. Но имейте в виду, что в прошлом году (за прошлый год я не могу отвечать, ибо не работал на строительстве) проектов не было, смет не было, генеральных отработанных планов не было.

Тюленев. А ведь ты член бюро был.

Хрулев. Да, был, товарищ Тюленев. Но само собой понятно, что сейчас все это сразу исправить и дать вовремя нельзя. Можно только сказать, что на сегодняшний день все наше строительство обеспечено проектами и сметами на 85%.

Дыбенко. Комплексными.

Хрулев. Опять комплексными! То, что касается Строительного управления, это одно, а наружные работы, которые вы обязаны проводить...

Дыбенко. Вы даете проект на коробку, но электроосвещения нет, отопления нет.

Хрулев. В здании есть электроосвещение, паровое или печное отопление. Одним словом, все, что полагается. Но в какой части у нас катастрофическое положение? Мне хочется, чтобы вы послушали, т. Сталин.

Сталин. Слушаю.

Хрулев. Тягчайшее положение у нас с электроосвещением, с электросетью. Несколько лет подряд эти вопросы как-то не находили отражения. Таким образом, мы настроили городков, но света не давали. На сегодняшний день все построено почти на времянках, причем такие провода, что в любую минуту можно ожидать пожара.

Сталин. А мы даем на это дело миллиарды.

Хрулев. Я понимаю, т. Сталин. Мы несколько раз ходили к т. Молотову, просили помочь нам в части дизелей, кабеля, проводов и другой электроарматуры.

Молотов. Мы помогли.

Хрулев. Помогли, Вячеслав Михайлович, но мало. Я понимаю и ваше тяжелое положение. У вас не одна армия, а все народное хозяйство требует. Но все же следовало бы нам в этом отношении помочь, потому что мы находимся...

Молотов. Стройте хорошенько.

Сталин. Деньги получаете, все материалы доставляют вам, а строите плохо.

Хрулев. Разрешите доложить, какое с материалами сложилось положение. Нам должны были дать в первом полугодии 900 тыс. кубометров леса. Первое полугодие уже почти кончается — июнь месяц, а мы получили всего-навсего 450 тыс. кубометров.

Сталин. Есть гарантия, что эти 450 тыс. кубометров будут использованы по-человечески?

Хрулев. Все строительство на сегодняшний день стоит из-за леса. Если бы мы получили лес в апреле, в мае... Мы говорили об этом Вячеславу Михайловичу, он вызывал Иванова и спрашивал, когда же он даст лес и когда перестанет обманывать правительство. Иванов обещал, но ничего не дает. Если бы дали лес в апреле, если бы дали лес в мае, мы бы дали значительно большие результаты и в смысле количества, и в смысле качества.

С местными материалами в этом году положение невероятно тяжелое. И в Москве, и в Ленинграде очень тяжело обстоит положение с жилищным строительством, особенно со строительством академии: им нужно делать набор, а квартир нет. Нам нужно было на май месяц получить 15 млн кирпича, а на июнь месяц — 20 млн. Мы же получили на май месяц 800 тыс. и на июнь — 2 млн. Куда же с таким количеством кирпича мы можем двигаться вперед?

По Ленинграду. Тов. Ворошилов писал т. Жданову, что положение с кирпичом катастрофическое. Тов. Ворошилов ездил в Ленинград по вопросам противовоздушной обороны. Есть такие стройки, которые нужно во что бы то ни стало в этом году закончить — по размещению зенитной артиллерии. Закончить их не представляется возможным, потому что кирпича т. Жданов не дал. Вместо 20 млн кирпича на июнь нам гарантировали твердо 5 млн. Конечно, нашими конкурентами являются очень солидные организации, как, например, Народный комиссариат оборонной промышленности. Это дело такое, что не будешь особенно кричать, что ему дают, а нам не дают. Не менее важно дать ему, чем нам. Мне кажется, что неладное что-то произошло в Московской и Ленинградской областях с кирпичом. В прошлом году положение было лучше и с кирпичом, и с лесоматериалами.

Тут т. Булин выступал: Уборевич говорил, что когда Левензон был на строительстве, было лучше, Хрулев пришел на строительство — стало ни к черту не годиться. Я такого упрека на себя принять не могу. Я должен сказать, к чему я пришел. Я пришел к тому, что в прошлом году план был сверстан в нарушение постановления правительства. Сам Левензон без всякого доклада наркому допустил на 535 млн превышение. Когда я пришел, я застал там тягчайшее наследство — строительство буквально сидит без денег, материальное выполнение программы исключительно низкое. Ну, им нравился Левензон, потому что они приходили к нему и что хотели, то и делали.

Молотов. Мы об этом не слыхали, т. Хрулев, что план оказался на 500 млн руб. больше. Первый раз слышу.

Хрулев. Я пошел к Валерию Ивановичу Межлауку и сказал: «Как быть?» Он говорит...

Молотов. Как это может быть, на 500 тыс.[29] больше?

Хрулев. Я могу дать справку документами.

Голос. Кто Левензона нам прислал?

Хрулев. Только не я.

Ворошилов. Сам он не поехал, мы его послали.

Голос. Гамарник?

Ворошилов. Ну конечно.

Хрулев. Тов. Сталин, я думаю, что мы это тяжелое положение на строительстве выправим, но нам еще надлежит очень много выкорчевать вредительских элементов. Еще не все они выкорчеваны. Тут надо вам сказать, что и органы НКВД, и Николай Иванович Ежов нам в этом деле помогают. Причем за наше строительство взялись раньше, чем за что бы то ни было. Но еще не все вредное в строительстве выкорчевали. Я думаю, что мы все это выкорчуем и работу строительства наладим надлежащим образом. Но, повторяю, т. Сталин, если командующие войсками поймут, что на них лежит равная ответственность за это дело. А на сегодняшний день было так. Вот возьмите, например, по Белоруссии. У Уборевича все, что связано с пехотой, все обеспечено, а все, что связано с авиацией, он не хочет обеспечить. Вот мы сколько раз с Алкснисом говорили. Я десятки раз говорил с Гамарником, что черт знает что такое: все, что связано с авиацией, с сохранением ее имущества, все в последнюю очередь делается; а все, что связано с пехотой, он это сильно форсировал. Я думаю, что командующие войсками знают значение авиации, знают значение сохранения материальной части ее.

Буденный. Авиация, танки, конница — все это в последнюю очередь, первый эшелон.

Хрулев. Нам надо во что бы то ни стало все самолеты укрыть. Тов. Сталин, я хотел бы вам сказать насчет этого ангара, который был построен. Тут т. Хрипин напрасно отказывается, что он руку не приложил к этому делу. Тут надо было ему прямо сказать, что ошибся. А говорить, что руку не приложил, — неверно. Схема ему была дана; рукой т. Хрипина написано, что он считает этот ангар как самый лучший для эксплуатации. Тов. Сталин, допустим, что я был неправ, но когда я в прошлом году, в ноябре месяце, посмотрел ангар, я сказал: «Этот ангар больше строить не будем до тех пор, пока я не переговорю с народным комиссаром». Я поручил это своему помощнику по авиации т. Горшкову. Тов. Горшков мне заявил, что Алкснис не согласен с отменой строительства этого ангара.

Алкснис. (Реплика не уловлена.)

Хрулев. Яков Иванович, потом я с тобой сам говорил, что я прошу совместную записку написать народному комиссару, чтобы отменить этот ангар. О том, что этот ангар надо было достроить, я понимаю, но, конечно, при особом рассмотрении всех деталей строительства, его можно было использовать для того, чтобы не загубить вложенных 20 млн руб. государственных денег. И мы эти ангары доведем до конца. Они так интересно построены, что снег собирают. Крыша сделана таким образом, что если большой снег, то она может западать, ферма перегружена, и может быть авария.

Голос. Правильно.

Голос. Это ваш Горшков все проводит.

Хрулев. Сейчас принимаются меры к тому, чтобы вложенные народные деньги спасти.

Молотов. А где эти ангары построены?

Хрулев. Это во всех округах. Таких ангаров строится всего 200 штук. У нас, тов. Сталин, в результате невероятного бедлама и вредительства, которое было на строительстве организовано, причем мне теперь понятно, что это дело вдохновлялось и Якиром, и Гамарником...

Сталин. Что же на мертвых валить? А мы ведь живые!

Хрулев. Я говорю, что я прохлопал. Я мог бы и раньше видеть. Я был начальником Финансового отдела.

Сталин. Горшков хорош или плох?

Хрулев. Горшкова надо проверить.

Дыбенко. Насчет Горшкова я хочу сказать. В Оренбургской школе был построен ангар. Вместо того чтобы строить Оренбургскую казарму и аэродром, вместо этого мастерская построена с крышами в 1931 г. Мастерская не может убрать эти крыши. Вместо того чтобы строить школу, Горшков заявляет, что надо строить казарму.

Хрулев. Горшков мне не нужен, и мы его заменим, только бы т. Алкснис дал хорошего работника.

Голос. Вредительское строительство в Смоленске, которое не принималось в течение ряда лет, Уборевич заставил принять это бензохранилище, а сейчас идет утечка бензина. В Алсуфьево тоже вредительское строительство.

Хрулев. Поскольку вопрос встал о бензострое, разрешите мне сказать. Тут надо пересмотреть не только строителей, но и воздушников. У вас есть записка по этому вопросу. Я утверждаю, что бензоразводящая сеть, которая построена на большинстве аэродромов, не работает. Это дело вредительское. Причем в землю загнали громадное количество народных денег. Это куда-то относят бензоцистерны, а потом разводят трубами по аэродрому.

Голос. И вода, вредительски построена подача воды. Вода подается на расстоянии 300—400 метров, пока она доходит, она уже охлаждается. Это вредительская система, которая недопустима. Если бы эти средства затратить на водомаслозаправщики на гусеничном ходу, мы обеспечили бы водозаправку. Что получается? Мы не можем установить водомаслозаправщики, потому что они не на гусеничном ходу. Это безобразие, т. Сталин.

Хрулев. Мы с тов. Блюхером, поскольку у него этого не было, решили проще вопрос.

Молотов. А печки как?

Блюхер. Печки, между прочим, у всех хорошие.

Молотов. Уборевич плохо работал, потому что он - вредитель. А остальные почему не глядели?

Голос. Это всех касается. Проглядели. Имели возможность докладывать народному комиссару и правительству и не докладывали.

Хрулев. Бензоразводящая сеть не может давать бензин без фильтра. А фильтра нет — нигде не делают. Сколько промышленность ни бьется над устройством этого фильтра, до сих пор ничего не сделано. В этом году мы с т. Алкснисом договорились, чтобы эту бензоразводящую сеть не строить. Но я подвергаю сомнению то, что было построено в прошлом, во что было заложено громадное количество денег.

Голос. А Горшков?

Хрулев. Я считаю, что Горшкова надо проверить; то, что в Строительном управлении его нельзя оставлять, в этом я не сомневаюсь. Но я считаю, что надо и в Воздушных силах проверить кое-кого.

Голоса. Правильно.

Голос. И штаб заплесневел.

[Хрулев.] Имейте в виду, что Горшков так искусно все делает, что у него на каждом документе имеется резолюция начальника: или Хрипина, или Лаврова. Да и в оурагах[30] не так уж все благополучно обстоит. Я думаю, т. Сталин, что при помощи ЦК партии, при вашей личной помощи, которую вы всегда оказываете Красной армии, мы это дело в строительстве выправим. Вячеслав Михайлович, о печах. Проглядели. Преступно, позорно проглядели. Причем проекты проверяли, проекты приняли правильные, но исполнение этих проектов, и притык к дереву, и все остальное проводилось прямо-таки вредительски. Я думаю, что при помощи ЦК партии мы сможем выйти из того тяжелого положения, в котором мы сейчас находимся.

Ворошилов. Слово имеет т. Шапошников.

Шапошников. Товарищи, подлая, изменческая клика, вскрытая теперь, наделала, конечно, немало вреда Рабоче-крестьянской Красной армии, и мы должны здесь приветствовать то, что она вскрыта вовремя, когда дело еще не дошло до вооруженного столкновения.

Голос. Его бы и не было.

Шапошников. Я, товарищи, должен как бывший командующий Ленинградским военным округом сказать, что упрек, который был сделан здесь нам нашим руководителем т. Сталиным и народным комиссаром т. Ворошиловым, что мы это дело проглядели, является глубоко правильным. Мы, командующие, сигнализировали очень мало, писали доклады, но надо прямо сказать: писали доклады беззубые. По своей практике я писал доклады и по ПВО, писал доклады и по авиации, и по бронетанковым силам, но доклады были беззубыми. Надо было настойчиво добиваться их выполнения.

Ворошилов. Больше всего, Борис Михайлович, нужно самим работать, потому что если вы думаете докладами, отписками дело выправить, то вы ошибаетесь. Никогда ни черта не получится. Ей-богу, просто слушать противно. Разве мы в Москве можем отсюда усмотреть за всем, что делается у вас в Ленинграде или на Дальнем Востоке? Просто удивляешься, как вы не видите у себя таких недостатков, которые прямо бьют в нос. Приезжаешь, видишь — одно безобразие делается, видишь — другое безобразие делается, а вы не видите. Я потом буду иметь возможность выступить здесь и сказать вам пару теплых слов, как вы здесь выступаете. Невинные критики! Вы своими руками делали там все, умники какие нашлись! Выходит так: сидел здесь один идиот, а там кругом все честные, умные люди, а он здесь по мановению ока все делал и выполнял свои вредительские замыслы. Куда вы, к чертовой бабушке, смотрели на то, что делалось у вас?!

Шапошников. В этом отношении мы проглядели. Нужно сказать, что я, как командующий Приволжским округом, а затем Ленинградским округом тянулся за передовыми округами и не понимал, почему так происходит: стараешься, части как будто неплохие, но работа не выходит.

Ворошилов. На бумагу надеялись.

Шапошников. Верно, и на бумагу много надеялись. Отдал директиву и считал, что она претворяется в жизнь. Забыли хорошее указание о том, что эту директиву нужно тридцать раз проверить и проконтролировать. Я из своей практики в Военной академии должен сказать, что в 1934 г. выдержал первый троцкистский налет на методы преподавания в Военной академии. Я тогда докладывал об этом наркому, и нарком по моему докладу многое выправлял. Наскоки эти шли от Примакова, который настойчиво хотел внедрять своих людей. В частности, после отбытия наказания явился Троицкий с предписанием взять его начальником кафедры военной географии в Военную академию. Я отказался. Он является второй раз, опять с предписанием, — не помню, — не то за подписью Примакова, не то Фельдмана. Я тоже отказал. Думаю, теперь будут действовать через наркома. Нет, этого не было. Вот как они протаскивали своих людей. В частности, взять хотя бы Красильникова из 1-го Управления Штаба РККА, который был послан в Военную академию. Мы с Ефимом Афанасьевичем протестовали против этого. Куда же его девать? На кафедру истории? Конечно же, не на историю Гражданской войны, и посадили его преподавать мировую войну.

Голос с места. А когда его выгнали из партии, он опять пытался восстанавливаться.

Шапошников. Когда я в конце 1935 г. приехал в Ленинград...

Голос с места. Вы скажите лучше о Седякине и его роли в этом деле.

Шапошников. Все шло от Управления боевой подготовки. Это всем ясно.

Голос с места. Нет, это очень важно. С Примаковым это одна линия была.

Шапошников. Когда я приехал в Ленинград, Примаков был помощником командующего войсками. Должен сказать, что все мои поручения Примаков выполнял, как раз он занимался вопросами ПВО. Сам я занимался вопросами авиации. Затем он уехал писать уставы, два месяца писал уставы, месяца полтора отсутствовал на различных военных играх и в июле был арестован. Нужно сказать, что ПВО он проверял, но я-то не проверил, как он осуществлял эту проверку. В этом, конечно, моя вина. Я слишком доверился этому человеку. Вижу — работает. Если год тому назад он фрондировал против меня, то теперь слушает меня, выполняет поручения, предлагает новые средства по ПВО, думает над этими вопросами, проталкивает их. В этом отношении я ему и доверился.

Когда еще был Примаков, то появился приказ о назначении армейским инспектором Германовича. О нем тоже не могу сказать ничего худого. Выполнял все порученные ему дела, занимался армейской инспекцией, старался инструктировать части, представлял доклады. Не могу сказать, чтобы доклады были не дельные. Был у нас еще другой работник, такой, как полковник Качанов — оперативный сотрудник из первого отдела...

Голос. Не знал, где Испания расположена.

Шапошников. Качанов? Не могу доложить. Но с партийной стороны он не вызывал никаких сомнений, а теперь попал как враг народа. И в этом отношении действительно я должен сказать, что в таком пролетарском центре, как Ленинград, — стыдно мне Клименту Ефремовичу в глаза смотреть, — прозевали это дело. Я считаю, что сейчас нам необходимо со всей решительностью проверить все каналы, по которым проходила вредительская работа. Уже из выступлений предыдущих товарищей эти каналы наметились. Из показаний мы знаем, и здесь правильно товарищ народный комиссар Маршал Советского Союза [т. Ворошилов] указывал, что нельзя надеяться на то, что только один Климент Ефремович все это дело исправит и выправит, если мы сами за это дело не возьмемся. Взяться за это необходимо энергично и в самом срочном порядке.

Я должен доложить, Климент Ефремович, что, несмотря на то, что были такие вредители и шпионы в Ленинградском военном округе, части Ленинградского военного округа в своей основной массе — и средний, и старший командующий состав, и высший командующий состав — являются крепкими частями, которые выполнят все, что им поручит партия Ленина—Сталина, правительство и вы, товарищ народный комиссар.

Ворошилов. Тов. Кулик.

Кулик. Товарищи, начну с себя. Почему-то мою фамилию упомянул в своих показаниях Ефимов, но вы, товарищи, знаете, что я начиная с 1918 г. боролся против Троцкого под непосредственным руководством Климента Ефремовича и т. Сталина. И как Троцкий снимал Климента Ефремовича, моментально я летел. Я в то время носил бороду, и Троцкий говорил: «Необходимо эту бороду убрать». Когда меня ранили под Царицыном, — я по совести скажу, — я боялся ехать через Москву, думал, что меня расстреляют. А теперь Ефимов упомянул мою фамилию, и, когда меня спросили, я сразу не поверил. Считаю, что это провокация. Показания Ефимова, то, что мы читали, и то, что я обнаруживаю, — это но-но-но. Он отводит не туда. Я могу доложить, т. Молотов, что враги так действовали, что на каждом вопросе есть ваша виза и ваше постановление. Каждую мелочь, чуть ли не каждый винтик вносился в СТО.

Молотов. Кем вносился?

Кулик. АУ[31]. Так что здесь с формальной стороны все было сделано, я сам просматривал. Если бы они попались ко мне, я не знаю, что было бы. К сожалению, когда я просматривал то, что получается с тяжелой артиллерией. Они по спецификациям заводов прекратили производство 28-дюймовых гаубиц и 6-дюймовых. Взяли тяжелую артиллерию и ликвидировали производство снарядов. И под видом спецификации, все хорошо. А сейчас что значит? На Пермском заводе 20 с лишним лет производились гаубицы, а сейчас перенесли на новый завод, где пустое место. Что это значит? Но-но, Александр Ильич, я посмотрел, кто сидел там, на 5-м отделе. Кажется, все 100% не годятся. Кто сидел на 5-м отделе — повесить надо. Сейчас повесить, без всяких. И сложно то, что это кажется ерундой. Правда, я честно говорю, получил повышение через 7 лет — прийти в ГАУ. Я понимаю, что прийти в ГАУ — это вопрос очень сложный. Я отказывался.

Молотов. Отказывался.

Кулик. Но когда мне товарищи открыли, то у меня большевистской совести не хватило отказываться...

Молотов. Вот это правильно.

Кулик. Если бы посадили другого командующего войсками, было бы плохо, т.к. я немножко знаком с ГАУ. Вот, товарищи, ПТО — жуть. Снарядов нет, причем пушка Ф-22, я буду вам докладывать, т. Молотов, завтра. Все так запутано. А получается так, что все в порядке и везде есть постановление Совета Труда и Обороны, т. Базилевич.

Молотов. Можно сказать, что были честные люди, которые знали об этом, но нам не помогли. Ведь не так же было?

Кулик. Товарищ народный комиссар, пушка № 2 — это не та, что № 1.

Ворошилов. Это мы все знаем очень хорошо.

Кулик. Что значит понизить угол огня на 0,7 мм? Это значит новая пушка. Я считаю, что этот вопрос очень серьезный и здесь надо поработать. Я просил бы просмотреть все наши боеприпасы по-настоящему.

Ворошилов. Ты не проси, а просмотри.

Кулик. Нет, я прошу командующих войсками обратить внимание на боеприпасы, на уход за материальной частью и на знание материальной части командным составом. У нас знают материальную часть очень плохо, начиная от пулемета и кончая артиллерией. У нас выходит чуть ли не 20% негодности в год. Я командовал Московским военным округом около пяти лет. Здесь находятся все мои командиры дивизий и мой помполит Говорухин. Причем вы знаете, Корк сидел командующим, его зам. — Горбачев, начальник штаба — Степанов. Был Векличев[32] — мерзавец. Я считаю, что это проходимец, мерзавец.

Голоса. Правильно.

Кулик. Я, товарищи, прямо здесь заявляю: пускай Говорухин выйдет сюда и скажет, как он относился к Векличеву. Меня водили к Гамарнику, а с Гамарником, товарищи, если бы это было в Гражданскую войну! Почему он меня ненавидел?! Это была политическая вражда. Это враг был. Я вам, Климентий Ефремович, сто раз говорил о нем. Причем, когда ставился вопрос о ваших заместителях — о Гамарнике, Якире и Уборевиче, — я вам докладывал все время, потому что я чувствовал, что главный удар был по мне, потому что я же выполнял директивы народного комиссара. Вот т. Дыбенко может подтвердить. Вы знаете, т. Молотов, меня, когда Павлуновский обследовал АУ, меня спас т. Сталин. За что Павлуновский так поставил вопрос? Он сидел на военной промышленности. У меня сейчас сомнение, как могло получиться, что Павлуновский допустил это? Он же был военный. Сейчас нет производства артиллерии, и раньше года мы ничего не получим. Вся система по спецификации производства тяжелой артиллерии была неправильной. Когда я уходил, был дан заказ на один миллион снарядов по 48 и по 122. А на сегодняшний день запас — 0. Семьдесят тысяч экспериментов провели, а запас — ноль. Я считаю, что самое уязвимое место — это по линии Артиллерийского управления. Тов. Сталин, я прямо испугался.

Сталин. Бояться не стоит.

Кулик. Я не из трусливых людей.

Сталин. Не такие дела переворачивали.

Кулик. Я хочу сказать насчет Московского округа. Я был в плену. Здесь сидит Михалин. Скажите, за что его Векличев ел? А ему помогал Говорухин. Выйди и скажи: за что?

Говорухин. Неправда.

Кулик. Правда. Вы проводили какую линию?

Говорухин. Это совершенно неправильно.

Кулик. Вы говорили: «Вы — партизан, но командовать вам не позволим». Векличев это не позволил проводить. Вы как большевик скажите, почему вы травили лучшего большевика Михалина, почему вы вызывали его к себе и говорили: «Ты хороший человек, но командовать не позволим». Он — член партии с 1917 г., прекрасный большевик и за мелочи его начали травить.

Тов. Сталин, вы не понимаете мое положение. Когда пришел Бедов, я вздохнул. Тов. Сталин, приходилось в подполье работать. Я могу руководить, а мне говорят: «Извините». У них любимчики есть. Я 16 лет в одной категории. Скажите, товарищи, честно говоря, вот здесь сидят: один командующий армией, другой командующий армией, третий командующий армией. А почему меня затирали? Как я кончил академию, вам, Климент Ефремович, докладывали? А это потому, что докладывал Гамарник. Я потому не говорил т. Ежову, когда меня вызывали, что я не знал Ежова в лицо. А когда был поставлен вопрос в отношении всего этого, я написал вам рапорт официальный, т. народный комиссар. Как выдвигали людей? Вот тот же Туровский, Гарькавый — это же ничтожество в военном деле. Что они собой представляют, хотя бы тот же Гарькавый?

Сталин. Ничего, кроме усов, нету.

Кулик. А Туровский? А кто защищает здесь Уборевича, пусть скажет, какой это трус: я с ним бывал в бою, это трус.

Голоса. Правильно.

[Кулик.] А трусы в армии командовать не могут. Я помню, когда я был у Буденного, когда меня снял Троцкий, а приехавший Орджоникидзе восстановил, когда я командовал армией под Кор...[33], так он же сбежал. Это же такое ничтожество.

Голос. Это верно. Он — трус большой.

[Кулик.] А Якир? Это же такой мерзавец. Ведь, товарищи командиры, мы же прекрасно с вами знали, что Якир захватывает все, что не было такого места, где бы не были поставлены якировские люди. Мы же — Военный совет, мы же отвечаем за армию, мы должны выйти упрямо и сказать честно: кто в какой мере был связан с Якиром. Вот т. Дубовой, мы с тобой старицане(?)[34], но-но. (Смех.) Ведь ты помнишь, что мы просто-напросто этого мерзавца с тобой побаивались. Ведь я со всеми командирами говорил, все мы между собой говорили, и все признавали, а ты, т. Дубовой, сознайте, ты кое-какую роль здесь играл. Давайте честно говорить. И вы, помощник командующего войсками т. Фесенко, должны сказать.

Фесенко. Я скажу.

Кулик. Поэтому я, как большевик, прошу и требую, чтобы люди вышли здесь и сказали — в какой мере они причастны. Посмотрите, как расставляли силы. Я к Гамарнику никогда не ходил. Вот тогда, когда вызывали Говорухина, как они хотели представить дело? Я выпил вина и привел женщину, так они хотели меня так скомпрометировать (смех)... Не в этом смысле. Они говорили, что я — бездарный человек. Ну что там какой-то унтеришка, фейерверкер! Уборевич так меня и называл фейерверкером. А «вождь» украинский Якир никогда руки не подавал. Когда Белов проводил в прошлом году учение осенью, как они набежали все, чтобы скомпрометировать это учение.

Голос с места. И как они завыли!

Кулик. И как они завыли! Разве это допустимо в большевистской Красной армии? Ведь бежали все, чтобы скомпрометировать Белова. Я ошибся в Горбачеве, он играл провокаторскую роль. Я его считал сначала своим человеком. Ведь надо прямо сказать, что в военном отношении он бездарный. Я ему помогал, потому что не видел, что он собой представляет. Вот здесь мои комдивы сидят, они знают, что, когда он делал разбор, ведь это же было на анекдот похоже. А на маневрах я ему всыпал по-настоящему. Как тогда выступал Тухачевский! Как шушукались Якир и Уборевич и какую подлую позицию занимал Векличев! Командующий войсками занял подлую, предательскую позицию. Но я докладываю вам, что в 3-й стрелковый корпус я не допускал никого из враждебных людей; может быть, отдельные люди были. Я считаю, что 3-й стрелковый корпус не так засорен, как другие, потому что у нас не было текучести.

Я хочу такой вопрос задать, т. Сталин. На что же надеялись эти мерзавцы? Ведь я же своими руками бы повесил, не допустил их. Мы все — Ефим, Семен Михайлович, Дыбенко, Левандовский — знали, а я лично самым большим мерзавцем считал Гамарника. Я считал его врагом, он в глаза мне не мог смотреть. Корк — вообще дурак в военном деле.

Голос с места. Положим, он не дурак.

Кулик. Нет, Корк в военном деле — безграмотный человек, техники не знает.

Буденный. Он только вопросы умел задавать.

Кулик. Я сначала считал его дельным человеком, но потом понял, что он собой представляет. Никаких указаний и разъяснений никогда нельзя было получить. Я обменивался мнением с командирами дивизий, посылал в другие дивизии, где лучше идет подготовка, а командующий у нас был нуль. Корк вместе с Векличевым в течение 3,5 месяцев ни одного указания и разъяснения мне не дали. Но стоило мне допустить какую-либо ошибку, — а это, конечно, имело место, — как они моментально раздували это дело.

Голос с места. И сейчас же к наркому.

Кулик. Командующий войсками был сволочь, зам. по политической части — сволочь, начальник штаба — сволочь. Вот вам работа! Начальник штаба Московского округа Степанов — сволочь.

Голос. Он из Приморской группы прибыл.

Кулик. Я понимаю в Испании: дерешься, все в порядке, а тут — черт его разберет. Когда я приехал из Испании, мне предложили пойти в замы к Уборевичу. Я сказал: «Лучше пойду ротой командовать, но замом к Уборевичу не пойду». Я явился тогда к вам, т. Ворошилов и чуть не плакал. Потом Фельдмана вместо меня взяли. Единственно куда я хотел пойти — это к т. Белову. Когда меня послали к Фельдману, я подумал: неужели политически мне не доверяют? Я был у вас на обеде, т. Ворошилов. Вы мне сказали, что тут караульная служба. Что он, строевик лучше меня? Не думаю. В чем тут дело? Они, наверно, не допускали меня в Московский округ, потому что знали, что я бы вешал их. И когда я на обеде у вас сказал, что первая сволочь — Гамарник, вы мне сказали: «Ты ошибаешься, Якир — сволочь». Нет, он, бедняжка, переживает. Какой большевик-командующий может ненавидеть большевика? Разве у нас не одна идея? Он меня ненавидел и считал вашим агентом, Климент Ефремович. Казалось бы, корпус подтянул, все в порядке; а тут бьют, а за что бьют — не знаю.

Ворошилов. Перерыв на обед, до 6 часов. В вечернем заседании должны кончить все прения и завтра разъехаться. (Заседание закрывается.)

Источник: http://istmat.info/node/27644

Павел Судоплатов. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930-1950 годы.
...
ГЛАВА 5. СОВЕТСКАЯ РАЗВЕДКА НАКАНУНЕ ВОЙНЫ

Подоплека расправы с группой Тухачевского

     В мае 1937 года была арестована группа  Тухачевского из восьми человек, составлявших  цвет   советского   военного  командования,   их   обвинили  в государственной измене, шпионаже и тайном военном заговоре с целью свержения правительства.  Прошло  всего две недели,  и по приговору закрытого военного суда все  они были расстреляны.  Так начались массовые репрессии в  армии, в результате которых пострадали тридцать пять тысяч командиров.
     Самым  известным  из  этой  группы  военачальников  был  маршал  Михаил Николаевич Тухачевский, длительное время бывший заместителем наркома обороны и начальником  Генерального штаба. Из публикуемых  ныне архивных  материалов известно, что  обвинения против Тухачевского и других  военных руководителей страны были сфабрикованы по указанию Сталина и Ворошилова.
     В  настоящее время  существуют три  версии, почему  Сталин пошел на эту расправу.  В соответствии с первой  судьбу этих людей  решила дезинформация германских и  чехословацких  спецслужб, убедившая подозрительного  Сталина и его наркома обороны  Ворошилова, что Тухачевский и ряд других военачальников поддерживали тайные контакты с немецкими военными кругами. Именно эту версию повторил Хрущев в своем выступлении с критикой Сталина на XXII съезде партии в 1961 году.
     Но   контакты  с  немцами   следует   рассматривать  на  фоне   тесного германо-советского военного  сотрудничества  в  1920-1930 годах.  Длительный период военного сотрудничества Германии и  Советского Союза был в 1933  году внезапно прерван Сталиным под явно сфабрикованным предлогом, что немцы тайно делятся с французами информацией о своих связях  с нами.  Между  тем  группа советских  военных   деятелей  во  главе  с  маршалом  Тухачевским  отмечала полезность   этих   контактов   с   немцами  и  надеялась  использовать их технологические военные новинки у нас. Со стороны Германии также существовал известный  интерес  к  продолжению  связи с  СССР,  хотя и совсем по  другим соображениям. Высокопоставленные военные, выходцы из Восточной Пруссии, были последователями  основателя  вермахта  генерала  Ганса   фон  Секта. После поражения в первой мировой  войне генерал  фон  Сект  долгие годы  занимался воссозданием  немецкой  военной машины и  разработкой  новой  стратегической доктрины. Именно он  выступал  перед  германским  руководством  за улучшение отношений  с СССР, указывая, что главная  цель германской политики в  случае войны не допустить военных действий на двух фронтах.
     В соответствии со второй  версией жертвами стали те военные, которые по своему интеллектуальному уровню значительно превосходили  Ворошилова и имели собственное  мнение  по вопросам военного строительства.  Тухачевский и  его группа  якобы не сошлись  со  Сталиным и  Ворошиловым  по вопросу  стратегии военных  реформ,  а  посему  Сталин,  опасаясь   соперников,  которые  могут претендовать на власть, решил разделаться с ними.
     Согласно  третьей  версии, военных  ликвидировали из-за  давней  вражды между  Тухачевским и  Сталиным, которые имели разные точки зрения на то, кто несет ответственность за ошибки, допущенные  в войне с  белополяками в  1920 году. Тухачевский считал, что Красная Армия потерпела поражение на подступах к Варшаве,  потому  что Сталин  и Ворошилов якобы отказались  перебросить  в помощь Тухачевскому кавалерийские части.
     Мой взгляд на эту  трагедию отличается от всех известных версий. Помню, как в  августе  1939 года  приятно удивили меня  сообщения из  Германии, из которых  явствовало,  что  немецкое  военное  руководство  высоко  оценивало потенциал   Красной  Армии.  В   одном  из  документов  высшего  германского командования,  перехваченном  нами,  причиной  гибели  маршала  Тухачевского назывались  его  непомерные амбиции и  разногласия  с маршалом  Ворошиловым, беспрекословно разделявшим все взгляды Сталина.
     Утверждая сводку  материалов  разведки для Сталина, Берия  включил туда фразу из этого документа:
     "Устранение  Тухачевского  наглядно  показывает,  что Сталин  полностью контролирует положение дел  в Красной  Армии", -  возможно, для  того  чтобы польстить  вождю,  подчеркнув тем  самым его  дальновидность в своевременном устранении Тухачевского.
     Помнится  мне  также  комментарий  Берии  и  Абакумова,  в  годы  войны начальника  военной  контрразведки  СМЕРШ,  отвечавшего  и  за  политическую благонадежность вооруженных  сил. И  тот  и  другой говорили о  заносчивости Тухачевского и  его  окружения, которые смели думать, будто  Сталин,  по  их предложению, снимет  Ворошилова.  По словам  Берии,  уже один этот факт ясно показывал,  что  военные, грубо  нарушив  установленный  порядок,  выдвинули предложения, выходившие за  рамки их компетенции. Разве, говорил  он,  им не было известно,  что только  Политбюро  и  никто  другой имеет право  ставить вопрос о замене наркома обороны?  Туг-то и вспомнили,  подчеркивал Абакумов, что  Тухачевский  и близкие  к нему  люди  позволяли себе  вызывать  на дачи военные оркестры для частных концертов.
     Как "наверху" следует вести себя строго по правилам, я узнал от маршала Шапошникова, сменившего Тухачевского. Шла война, в очень тяжелый период боев под  Москвой, учитывая срочность  донесений  из немецких  тылов, я  пару раз докладывал материалы  непосредственно ему, минуя обычные каналы. И он каждый раз   вежливо  указывал  мне:  "Голубчик,   важные  разведданные  вам  нужно обязательно отразить  в  первую  очередь  в  докладах  НКВД и  политическому руководству страны. Сталин,  Берия и одновременно нарком обороны должны быть полностью в курсе нашей совместной работы".
     Еще одно обстоятельство, сыгравшее свою  роль в судьбе Тухачевского: он был в плохих отношениях с Шапошниковым. В конце 20-х годов Тухачевский, как мне говорили, вел интригу против  Шапошникова, с тем чтобы занять  его  пост начальника  Генштаба. Кстати, Шапошников  был  одним  из членов специального присутствия  Верховного  Суда, который вынес смертный приговор Тухачевскому. Он, Буденный и председатель суда Ульрих оказались единственными из всего его состава, кто избежал репрессий и умер естественной смертью.
     Мне представляется, что Тухачевский и его группа в борьбе за влияние на Сталина  попались  на  его  удочку.  Во  время  частых  встреч  со  Сталиным Тухачевский  критиковал Ворошилова, Сталин  поощрял эту критику,  называя ее "конструктивной", и  любил  обсуждать варианты новых  назначений и смещений. Нравилось  ему  и  рассматривать  различные  подходы  к  военным  доктринам. Тухачевский позволял себе свободно обсуждать все  это не только за закрытыми дверями,  но  и  распространять  слухи  о  якобы  предстоящих  изменениях  и перестановках в руководстве Наркомата  обороны.  Словом, он  и  его  коллеги зашли,  по  мнению Сталина,  слишком  далеко.  После  того как НКВД  доложил правительству о ходивших по столице слухах, это стало беспокоить руководство страны.   Даже   те  из  историков,  которые   горят   желанием  разоблачить преступления Сталина, не могут не  признать, что материалы дела Тухачевского содержат  разного  рода  документальные  свидетельства  относительно  планов перетасовок в военном руководстве страны.
     В опубликованных архивах Красной Армии можно например, прочесть  письмо Ворошилову от 5 июня 1937 года за подписью начальника секретариата Наркомата обороны  Смородинова. В нем содержится просьба направить  в НКВД копии писем Тухачевского в адрес военного руководства.  И хотя  на документе нет никакой резолюции, ясно, что в ходе  "расследования" Тухачевский решительно возражал против  обвинений, ссылаясь при  этом на  документы, подтверждавшие,  что по военным  вопросам  между  ним,  Ворошиловым  и  Сталиным  не   было  никаких разногласий.
     Тухачевский утверждал,  что  поддерживал контакты с  немецкими военными представителями  исключительно  по  заданиям  правительства.   Он   всячески старался доказать,  что всегда  видел свой долг в беспрекословном выполнении приказов по всем вопросам военного строительства.
     Версия  Хрущева о том, что  Сталин "заглотнул" немецкую  дезинформацию, призванную  уничтожить Тухачевского,  базировалась  на  вымыслах  советского перебежчика Кривицкого, автора книги  "Я  был  агентом  Сталина", вышедшей в 1939 году. Кривицкий работал на  НКВД и военную разведку в Западной Европе и в своей  книге  писал, что НКВД  получил тайную  информацию  о  заговоре  от чешского  президента  Эдуарда  Бенеша  и  нашего  крупного  агента  Скоблина (кодовое  имя  "Фермер"),  бывшего  белого  генерала, участника  гражданской войны.  Кривицкий обвинил  Скоблина  в том, что тот передал Советам немецкую дезинформацию о тайных контактах Тухачевского  с немецкими военными кругами. Позднее генерал Шелленберг, начальник гитлеровской внешней разведки, в своих мемуарах   также  писал,  что   немцы  сфабриковали  документы,   в  которых Тухачевский фигурировал как их агент. Перед войной, по его словам, Документы были подкинуты чехам, и Бенеш передал полученную информацию Сталину.
     Для меня это  -  миф.  Подобные  документы так и не были  обнаружены  в архивах КГБ или архивах самого Сталина.
     Но если восстановить последовательность событий, то можно  увидеть, что о Скоблине  как об агенте гестапо впервые написала газета  "Правда"  в  1937 году. Статья была согласована с руководством разведки и  опубликована, чтобы отвлечь внимание  от обвинений в причастности советской разведки к похищению генерала Миллера.
     Уголовное  дело  против  Тухачевского   целиком   основывалось  на  его собственных  признаниях,  и  какие  бы  то  ни  было  ссылки  на  конкретные инкриминирующие факты, полученные из-за рубежа, начисто отсутствуют. Если бы такие  документы существовали,  то  я как  заместитель начальника  разведки, курировавший накануне войны  и немецкое  направление, наверняка видел бы  их или знал об их существовании. Единственным упоминанием о "немецком  следе" в деле Скоблина  является ссылка на  его обманный маневр,  с  помощью которого удалось заманить  генерала  Миллера  на  явочную квартиру в  Париже. Скоблин говорил Миллеру о "немецких  контактах", которые  важны  для  конспиративной работы белой эмиграции. Миллер встретился  не с немцами, а с резидентом НКВД в  Париже  Кисловым  (кодовое  имя  "Финн")  и  Шпигельглазом  (кодовое  имя "Дуглас").
     Кстати,  вопреки   версиям  событий   в  популярных  на  Западе  книгах Кристофера  Эндрю и Гордиевского,  Джона  Джизяка и  Кривицкого  Скоблин  не принимал участия в устранении предшественника Миллера генерала Кутепова. Эта операция в 1930  году была проведена разведывательной службой Серебрянского. Кутепов был задержан  в центре Парижа тремя  нашими  агентами, переодетыми в форму сотрудников французской жандармерии. Они  остановили Кутепова на улице под предлогом  проверки документов и  насильно  посадили в машину.  Кутепов, заподозрив неладное, оказал  сопротивление. Во время борьбы  с  ним случился сердечный  приступ, и он умер. Его похоронили в  пригороде Парижа,  во дворе дома одного из агентов советской разведки.
     Итак, в  действительности  нет  никаких  данных  о  несанкционированных контактах   Тухачевского  с  немцами.  Зато  в  архивах   много  материалов, содержащих обзоры зарубежной прессы и отклики руководителей западных стран о заговоре Тухачевского.
     В  июле  1937  года  советский полпред  в  Чехословакии Александровский сообщал  в  Москву  о  реакции  президента  Бенеша  на  казнь  Тухачевского. Существуют  самые  противоречивые интерпретации  замечаний  Бенеша,  который рисуется  советскими  историками человеком,  "искренне  и с  самыми  лучшими намерениями  предавшим Тухачевского Сталину,  не сознавая,  что  он передает Советам  сфальсифицированные немцами  материалы". Документы, однако, говорят совсем о другом.
     По сообщению Александровского, Бенеш  не верил, будто Тухачевский шпион и саботажник. По  словам Бенеша, Тухачевский "мог  рассчитывать на свержение Сталина, лишь опираясь на Ягоду  - наркома внутренних дел СССР". Основываясь на  информации чешского посла  в  Берлине, Бенеш отмечал: Тухачевский просто выступал  за  продолжение советско-германского сотрудничества, которое  было прервано с приходом  Гитлера к власти. Ясно, что  Бенеш не принимал  всерьез обвинения Тухачевского  в  шпионаже,  но  чувствовал,  что по той  или  иной причине  маршал  оказался  в  опале,  и  внес  свою  лепту  в  дискредитацию Тухачевского, поскольку нуждался в поддержке Сталина. Он, как и Берия, хотел показать свое полное  одобрение решения Москвы ликвидировать Тухачевского. В дневнике Александровского  приводится  высказывание  Бенеша,  в  котором  он отзывается о Тухачевском как об авантюристе и ненадежном человеке. В общем и целом Бенеш поддержал расправу над  Тухачевским, но не сыграл никакой роли в его отстранении и аресте.
     Насколько я помню, в литерном деле "Хутор" есть ссылки на то, что Бенеш в  апреле  1937  года,  накануне  снятия  Тухачевского,  намекнул   полпреду Александровскому и нашему резиденту в Праге Петру Зубову,  что  не исключает возможности военного соглашения между Германией и Советским  Союзом, вопреки их нынешним разногласиям, отчасти из-за хороших связей между  Красной Армией и вермахтом, установленных  Тухачевским в 20-х и 30-х годах. Однако только 4 июля   1937   года,   уже   после   казни  Тухачевского,   Бенеш   рассказал Александровскому о  "неких" контактах  чешского  посла в Берлине с немецкими военными представителями,  которые якобы имели место  в январе 1937 года. По его словам, Бенеш не  сообщил нам о том, что чехи имеют информацию о наличии в  Германии  влиятельной  группы среди военных,  выступавших  за продолжение тайных германо-советских военных связей, установленных еще в 20-е годы.
     От своего  посла  в  Берлине Бенеш  получил доклад, содержавший смутные намеки немецких генералов об их  конфиденциальных отношениях с  руководством Красной  Армии. Цель этой  немецкой дезинформации  заключалась в  том, чтобы напугать  чехов  и  заставить  их  поверить, что им нельзя  рассчитывать  на поддержку Красной Армии в их конфронтации с  Германией по  вопросу  о судьбе Судет. Это было в июле  1937  года - за  год до ультиматума Гитлера Бенешу с требованием,  чтобы Судеты с  их этническим  немецким  населением  отошли  к Германии. В своем дневнике посол записывает, что  Бенеш  извинился перед ним за то,  что  не поделился с советским  руководством информацией  о возможных тайных контактах верхушки вермахта со штабом Красной Армии.
     Из  материалов  упомянутого выше дела  становится  ясна  подлинная цель июльской  встречи между полпредом Александровским, резидентом НКВД Зубовым и Бенешем.
     Ныне   содержание   беседы   Бенеша   с   Александровским   отрицается. Замалчивается  и   другое  важнейшее   обстоятельство:  Советский   Союз   и Чехословакия подписали в  1935 году  секретное  соглашение  о сотрудничестве разведывательных служб. Для решения этого вопроса в Москве побывал начальник чешской  разведки  полковник Моравец.  Сотрудничество  советской  и  чешской разведки,  обмен  информацией  первоначально  координировались   Разведупром Красной Армии, а с 1937 года - НКВД. В 1938 году Бенеш обратился к Сталину с просьбой поддержать его  действия  по свержению правительства Стоядиновича в Белграде, проводившего враждебную чешскому руководству политику.
     По специальному указанию Сталина для поддержки переворота  в Белграде в 1938  году на  НКВД возлагалось финансирование сербских боевиков-офицеров  - организаторов  этого переворота. Наш  резидент  Зубов, выехав  в Белград для передачи денег заговорщикам, убедился, что подобранные чешской разведкой для этой акции люди - авантюристы, не опираются на реальную силу, и не выдал  им 200  тысяч  долларов.  Эта   несостоявшаяся  операция  проливает   свет   на неизвестные до сих пор связи Бенеша и  Сталина.  Целью Бенеша было получение полной поддержки чешской политики со стороны Сталина как на Балканах, так  и в Европе в целом. Вот почему в отличие от англичан и французов он не выразил своего неодобрения по  поводу казни маршала  Тухачевского  и волны репрессий среди советского военного командования.
     Мне  приходилось  слышать,  что  все  еще  существуют  особо  секретные материалы дела Тухачевского,  хранившиеся в архивах сталинского секретариата и  содержащие информацию, полученную из-за рубежа. Я думаю,  что  это просто обзоры материалов  из  иностранной  прессы, сообщения корреспондентов  ТАСС, Дипломатов, глав торговых представительств, а также резидентур НКВД и  ГРУ о том, как расправа с Тухачевским оценивалась за границей.
     Это были материалы особой папки закрытой иностранной корреспонденции, в которой  собирались отзывы  зарубежного  общественного мнения  и комментарии советских  послов  и  руководителей  правительственных   делегаций.  В  этом хранении  есть   немецкие,   французские   и   английские  записи   бесед  с высокопоставленными     советскими    представителями,     полученные     по разведывательным  каналам.  Они  представляли ценность  в  силу  того,  что помогали понять мышление людей, с которыми ведутся переговоры.
     Трагедия, однако, заключалась в том, что Сталин, а впоследствии Хрущев, Брежнев  и Горбачев  использовали  закрытую иностранную корреспонденцию  для компрометации своих соперников  в  период острой борьбы за власть. В обычное время обзорам иностранной  прессы не  придавалось  сколько-нибудь серьезного значения,  но в  период массовых репрессий стало правилом прибегать  к  этим материалам, дававшим оценку  советским  руководителям, чтобы инкриминировать им разного рода "отклонения" от  линии партии. Причем это  правило было даже закреплено специальным постановлением Центрального Комитета.
     В 1989 году Бориса Ельцина  во время его первого  визита  в Соединенные Штаты обвинили, ссылаясь на зарубежную прессу,  в пристрастии к спиртному. В 1990 году эти материалы  сыграли свою роль  в конфликте  между Горбачевым  и Шеварднадзе,   экс-министром  иностранных  дел.   Использование  вырезок  из зарубежной  прессы было  прекращено  лишь в ноябре 1991 года  - перед  самым концом  "горбачевской эры".  И  сделал  это  Игнатенко, генеральный директор ТАСС,  запретив направлять  по линии  ТАСС  в  правительство  особые  обзоры зарубежной прессы, содержавшие компромат на наших руководителей.
     В 30-х годах  нам  казалось: любой, кто выступает  против правительства или партийного руководства, прежде всего против самого Сталина,  а также его соратника наркома  Ворошилова, - враг народа. Лишь много позже до меня дошел весь  цинизм замечаний  Берии  и  Абакумова  по поводу  Тухачевского. Высшее руководство прекрасно знало, что  все обвинения против него выдуманы. Версию о мнимом заговоре они предпочли потому, что  в  противном случае им пришлось бы признать, что  жертвами  репрессий  на самом деле становятся  соперники в борьбе  за  власть.  Подобное признание  нанесло бы  вред престижу  правящей партии.
     То,  что в 1937 году считалось серьезным преступлением - я имею в  виду обвинение в некомпетентности Ворошилова,  которое позволял себе Тухачевский, -  через двадцать лет, когда он был  посмертно реабилитирован, уже  не  было таковым.   Причем  никто   не   объяснил   подлинных   причин   совершенного преступления. В официальных сообщениях появились лишь весьма туманные ссылки на  "имевшие место ошибки"  в карательной политике, виновниками были названы лишь Ежов и его подручные...

Источник: http://lib.ru/POLITOLOG/SUDOPLATOW/specoperacii.txt