Информация с сайта http://www.novosti-kosmonavtiki.ru/cont … 8/06.shtml :
"Как известно, в России, чтобы дождаться заслуженного всенародного признания, надо жить долго. Биография Ивана Васильевича Мещерякова эту истину и подтверждает, и опровергает. Более полувека назад десантник-разведчик Иван Мещеряков стал прообразом одного из героев очень популярной в 50-е годы повести «Звезда». Ее автор, один из самых известных советских писателей, Эммануил Казакевич, конечно, не мог предположить, что послевоенное продолжение биографии бравого капитана будет не менее интригующим и героическим, чем четыре военных года.
Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, главный академик-секретарь Академии космонавтики имени К.Э.Циолковского, кавалер многочисленных орденов и медалей, И.В.Мещеряков совсем недавно получил редчайшую возможность встретиться с самим собой молодым – кинорежиссер Николай Лебедев экранизировал старую повесть. Кинопремьера почти совпала с юбилеем Ивана Васильевича – 1 сентября 2002 г. ему исполнилось 80 лет.
Истории было угодно распорядиться так, что боевая биография будущего генерала начиналась на Волге, в 20 километрах от города Куйбышева, в так называемом «Поселке управленцев», ставшем своеобразной исходной точкой для строительства Куйбышевского авиационно-космического комплекса, с которым долгие десятилетия была связана впоследствии деятельность И.В.Мещерякова. В этом поселке до сих пор существует «Аллея лейтенантов» – небольшая березовая роща, где проводили короткие часы увольнений курсанты военных лет…
– Родом я из деревни Низовка, это 18 км до Пензы; там я закончил семилетку, – вспоминает И.В.Мещеряков. – Очень хотелось учиться дальше, и я поехал в Пензу. Стал узнавать, в каком техникуме есть общежитие. И определился в техникум при велозаводе им.Фрунзе. Огромный завод был – там перед войной 40 тысяч человек работало. «Велозавод» выпускал часы-временник для зенитных ракет и снарядов и боеприпасы. А из отходов – велосипеды. Пока
я учился в техникуме, занимался в аэроклубе – тогда была мода на авиацию. На У-2 летал, уже 15 парашютных прыжков было.
В 1941 г. я окончил техникум, получил специальность «техник-конструктор по точным приборам, по часовым механизмам». Дипломы получить не успели, началась война. Нас на второй же день вызвали в военкомат и отправили в Куйбышевское воздушно-десантное училище. Наш адрес был: «Куйбышев, Красная Глинка, гидроузел №5» и почтовый ящик. Жили в казарме, страшная у нас была нагрузка. Не у всех, как у меня, уже был опыт прыжков с парашютом. А тут ускоренная десантная подготовка. Никаких выходных. Мы вообще пешком не ходили. Утром подъем, в трусах выскакивали – и бегом к трамплину. Прыгаем с трамплина на землю – сначала высота полтора метра, два, потом три. Пока приучишь, натренируешь свои голеностопы, обязательно носом по коленке стукнешь, кровь пойдет. Старшина ругает…
На завтрак – бегом, с завтрака – бегом, на обед – бегом, на занятия – на поле, на стрельбище – бегом, везде бегом. Сначала казалось – я бы съел и старшину, и всех: все время был голодный. А кормили нормально: первого большую тарелку, полную – щи, борщ или суп. Второе тоже – будь здоров. Компот. Мы ели тоже «бегом», глотали не прожевывая. Вроде только сели за столы – а старшина уже кричит: «Поели? Встать! Выходи строиться!» – и опять бегом. Я все думал: черт, сколько бы я съел! А когда выпуск прошел, первый раз мы пошли уже как офицеры в столовую, съел меньше, чем всегда давали. Психология или что?
Военное дело было у нас в пензенском техникуме поставлено по-настоящему: я в училище попал в роту второго года обучения, и через две недели меня уже определили на Доску почета – «отличник боевой и политической подготовки». Проучились три месяца. В октябре немцы подошли к Москве, и нас выпустили в войска – отличникам по одному кубарю, и вот мы младшие лейтенанты.
Поехали мы на формирование 7-го Воздушно-десантного корпуса. Формировали его в Саратовской области, где жили немцы Поволжья. С началом войны их переселили – ничего им не дали взять, погнали на станцию пешком. И вот по поселку коровы ходят не доенные, козы, куры, гуси… Я поселился в пустом доме. Потом начали прибывать эшелоны наших беженцев с Украины. В тот дом, где я жил, приехала семья эвакуированных из Кировограда. И я с девочкой из этой семьи познакомился. Всю войну переписывались, а после войны женился на ней.
Во время войны, как и сейчас, десантники были везде, где самая тяжелая ситуация: Москва, Сталинград, Ленинград, Курская дуга, форсирование Днепра, Корсунь-Шевченковская группировка, Ясско-Кишиневская, Карпатский рейд – и до Праги.
Когда три наши армии в 1942 г. в июне попали в окружение, сдали Харьков, фронт некому было закрыть. Мы в Тушино стояли, в корпусах МАТИ, Московского авиационно-технического института. За один вечер приказали собраться – и всех туда. И мы немцев остановили.
Меня ранило в грудь навылет в октябре, недалеко от Элисты – с июля по октябрь немцы нас теснили – до калмыцких Сальских степей. В этом районе мы в октябре держали подходы к Сталинграду. Были потом еще ранения, но выжил – такая закваска у нас, пензенских мужиков!
А еще были такие случаи, когда я никак не должен был остаться жив. Просто невероятно, что целым оставался. Вот, например, солдат отказался с парашютом прыгать, а я ему говорю: «Ты посмотри, как это просто. Вот давай свой парашют – и я сейчас спокойно прыгну. И даже песни буду в воздухе петь». Прыгнул – а парашют не раскрылся: кто-то плоскогубцами шпильку в конусе загнул. И кольцо не выдергивается. На мое счастье, не тронули запасной парашют, и он у меня хлопнул на высоте 30 метров. Да я к тому же попал на большой куст, сломал только ногу, и все. Но живой остался!
Еще случай. На Северо-Западном фронте, под Старой Руссой, сижу, снежок в котелке растаиваю, на костре. И рядом со мной – метра полтора, не больше – тяжелый снаряд падает. Меня обдает грязью – в тех местах торфяники, болота. А снаряд не взорвался! Это на сколько же тысяч снарядов один бракованный был? Так именно он упал рядом со мной!
Дальше. На Курской дуге. Лето. Три часа утра, только брезжит рассвет. Всем командирам принесли позавтракать. Лесопосадка вдоль железной дороги. Расстелили плащ-палатки, прилегли – ну, просто как на пикнике. Начали завтракать. А я вскрыл финкой банку консервов, вытряхнул ее на какую-то посудину, налил в эту банку грамм двести водки – положенные «фронтовые сто грамм». Всю эту банку осушил, и мне как-то зябко стало. Я в руку набрал еды и вдоль железной дороги побежал. Думаю: вон до того столба с подпоркой добегу, и обратно. До столба еще не добежал, сзади – ух! Оглядываюсь – никого из однополчан… Тяжелый снаряд откуда-то издалека, шальной, прилетел и врезал во всех наших командиров. Подхожу к месту, где только что все завтракали, – воронка, и на проводах, на деревьях висят какие-то мокрые тряпки, останки… Из всех я один уцелел.
И так – раз пять во время войны. Что-то случается – а я или отошел, или еще не дошел, или еще каким-то образом живым оставался.
Уцелел я и 24 октября 1960 г., когда вместе с маршалом М.И.Неделиным был в Тюратаме. Я на тех испытаниях Р-16 телеметристом был. Связи с Москвой – такой, как сейчас, включая телевидение, – не было. И мы работали как? На измерительном пункте – ИП-1б – я садился на подоконник, открывал окно, ставил рядом телефон дальней связи и транслировал. Генерал Феодосий Александрович Горин командует: «Протяжка один». Я передаю: «Протяжка один». Потом «Протяжка два», «Ключ на старт» – я все это в телефонную трубку повторяю. «Подъем! Тангаж, рысканье, вращение – в норме; 10 секунд – все в норме» – все, что на полигон передается, то в Москву транслирую. А там сидят вожди и слушают.
Пришел я в тот день на стартовую площадку. Маршал сидит на табуретке, его окружили – чуть ли не все командование полигона и приезжие, слушатели академии, и им преподаватели рассказывают и наглядно что-то показывают. И я тоже стою в толпе…
Тут подходит ко мне Кащиц Александр Васильевич – он у меня работал в отделе – и говорит: «Вань, чего мы тут не видели, не нюхали?» А ракета заправлена, не газует, конечно, – это же азотный тетраксид, от него сдохнешь сразу, но все же пахнет немножко. Я отвечаю: «Пошли». А там кругом бетонный забор и сверху еще колючая проволока, по которой идет ток. И только мы до калитки в этом заборе доходим – у нас за спинами ракета ухнула… Я полы шинели схватил, голову закрыл и – не дыша – бежал, бежал… Я любил нырять и всегда тренировался, задерживал дыхание – сначала 40 секунд, 60… До 80 секунд мог не дышать. И вот я бегу и все время считаю, считаю… Где-то до 60 досчитал, споткнулся, какая-то колючка там росла, трава… Что-то под ноги попало, я упал, потянул чуть носом – пахнет. Я вскочил и дальше побежал. Опять упал и уже самостоятельно не встал, меня потом подобрали. А, когда я бежал, руки снаружи были, и получился ожог третьей степени. Кроме рук, вся грудь, живот, ухо, часть лица были залиты кислотой. Пигментация после ожога так и осталась на всю жизнь.
Нас человек восемьдесят отправили в ожоговый центр, в Москву. Никакое ранение, никакие болячки так не трудны человеку для выживания, как ожоги. Причем если после ранения или ампутации проходит два-три дня – и боль тупеет, то здесь – и день, и два, и неделю, и месяц – и все болит страшно.
Я помню только – все время просил: «Сделайте мне скорее укол новокаина или что еще, чтобы я не сошел с ума». Как мы выжили, как нас лечили? Примитивно. Наливают в посудину марганцовки, салфетки мочат и вытирают слизь, гной, которые на ране. Лежишь под колпаком голенький совсем, чтобы нагноение не распространялось. Лампочки светят ультрафиолетовые – облучение и нейтрализация. И, когда тебе уже совсем невмоготу, делают блокаду новокаиновую. Шприц большой, наверное, грамм 200 новокаина. И колют – предплечье, выше пупка… После этого вся боль отключается. И примерно полдня ты в нормальном состоянии, можешь задремать, уснуть. Дальше опять начинается страшная боль. А медики считают, если слишком много колоть новокаина, можно и на тот свет больного отправить. Поэтому мы криком кричим, просим сделать укол, а врачи нам: «Погоди, погоди, сейчас некогда». То есть, умышленно оттягивают время, чтобы тебя же и не убить. А потом ты говоришь: «Все. Вот сейчас сойду с ума». Ну, тут тебе снова делают блокаду. Это тяжело. Но и в тот раз я выжил…
А если опять вспомнить годы войны – мне довелось быть и разведчиком, добывать периодически документальные данные, брать «языков». Кроме задачи ведения разведки непосредственно для своей армии, нам давали и задания агентурного характера, крупномасштабные. Например, мы водили в тыл противника наших кадровых разведчиков и встречали их по ту сторону линии фронта после выполнения задания.
И в процессе этих хождений-вождений туда-сюда мы однажды ушли от фронта примерно на 40 км. Отвели ребят в город Бельск – это между границей Польши и Чехословакии. Место явки – в парикмахерской. Ребята нам говорят пароль: «Минск». Это значит, что мы задачу выполнили, и их все устроило. Возвращаемся обратно. И тут встречаются нам гуцулы и рассказывают, что в ближней деревне есть немецкая школа младших командиров, и там сегодня выпуск, а по этому случаю, как водится, свежеиспеченные офицеры гуляют. А мы же молодые, дурные! Мне бы сказать – ну, и пусть себе отмечают, мы свою задачу выполнили. Так нет же. Был у меня такой Петька Удалов, говорит: «Иван Васильевич, пошли – врежем, устроим им пьянку». И другие ребята в один голос: «Давай!»
Ну, что? Нас восемь разведчиков, у нас автоматы, гранаты – хватает всего. Одеты мы под гуцулов – холщовые рубахи, на головах шляпы соломенные. Подбираемся к деревне. Кукуруза стоит спелая, выше нас, подсолнухи. И школа на пригорке, среди зелени. Немцы столы на улице расставили, пьют-гуляют. Мы их «подковой» взяли с восьми автоматов – и как врезали! Они же без оружия, еще не выпущены в войска – такие же, как наши курсанты. Я выкрикнул: «Штеттен зих! Хенде хох!» – и они руки кверху. Ну, а дальше-то что делать? Построили их и повели в ближний лесочек, всех положили на землю. Они не знают, сколько нас. Ощупали всех, пуговицы им обрезали, чтобы они штаны в руках несли, и повели к нам в тыл. По дороге три-четыре человека пытались бежать, мы их пристрелили – и остальные притихли. Мы привели всю эту толпу в тыл, завели во двор штаба дивизии. Командир дивизии как в окно увидал, что полон двор немцев, перетрухнул: неужели фашисты прорвали фронт? Вот так мы, восемь человек, двести тридцать шесть пленных привели.
Ну, погудели, об этом, пошумели; в газете «За Родину» заметку написали. Я представил всех ребят к наградам – орденам Славы, Александра Невского. Прошло время, все мои ребята получили свои награды. А мне – тишина. Начальник штаба дивизии говорит: «Что такое? Я тебя на Героя представлял, куда это все делось?» Я отвечаю: «Ну, куда делось? Что же теперь, плакать что ли? Нет – так нет».
Закончилась война. Живу нормально. Космосом занимаюсь. Когда в шестидесятые годы создали ракетные войска, разместили их по территории всего Советского Союза, возникла сложность. Войсками управлять надо, централизованное боевое управление существует, а связи нет настоящей. И на основе «Молнии-1» мы создали систему управления стратегическими силами «Корунд». Как всегда, когда в те годы большие работы ставили на вооружение, комиссии ходили, начальство восхищалось – и в результате пришли награды: 90 орденов, Ленинская премия, две Государственных и три Героя Соцтруда. Предложили – дать одну Звезду Мещерякову, руководителю работ. Так в 1975 г. я получил звание Героя Социалистического Труда.
Прошло лет двадцать. Мы создали музей нашей дивизии в Москве, в техникуме им. Андреева возле Ярославского вокзала. На этом здании сейчас наша мемориальная доска висит. И когда в военном архиве в Подольске поднимали дивизионные документы, нашелся мой наградной лист! Оказалось, что тогда, в 1944 г., его подписали все: командир дивизии, корпуса, армии, командующий фронтом. А красным карандашом поперек написано: «Подвиг Военному Совету фронта неизвестен. Мехлис». И из-за этой резолюции мне Героя не дали, а наградной лист в архив послали. И он там лежал. Мои однополчане доложили об этом маршалу В.Говорову – он возглавляет Совет ветеранов Вооруженных Сил.
А я уже был уволен в запас. Встретились мы с В.Л.Говоровым в 1995 г. при подготовке Парада Победы – мы оба в нем участвовали. И Говоров говорит: «Мы от имени Совета ветеранов представили тебя к званию Героя Советского Союза – тот твой наградной лист взяли и от себя еще представление написали, о твоих космических делах». И опять – тишина. Несколько лет прошло. Снова встречаемся с В.Говоровым на каких-то торжествах. Он спрашивает: «Ну что, получил Героя-то?» Я отвечаю: «Откуда? Я вообще ничего не знаю». Он говорит: «Елки-палки» – и какому-то своему порученцу приказывает: «Узнай, в чем дело? Не может этого быть». Узнают. Им говорят: «А чего вы Звезду не получаете? Уже три года, как Указ был, все лежит на полке».
И мне вручили Орден Ленина, Золотую Звезду, часы сделали золотые, на циферблате – «Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда». Саблю мне подарили в чехле – руби противника, говорят.
Но я на судьбу не в обиде. Если бы дали мне Героя во время войны – всю жизнь это могло изменить. Скажем, я бы наверняка в Военно-инженерную академию имени В.В.Куйбышева не попал, меня бы направили по командной линии: герой-командир, зачем ему идти в радиотехнику? Значит, полагалась бы мне, Герою, Академия им. М.В.Фрунзе или Академия Генштаба. А поскольку Звезды тогда у меня не было, я спокойно занялся радиотелемеханикой, потом космосом…
Была бы эта Звезда – мне бы Героя Соцтруда не дали, сказали бы – хватит с него, он уже Герой. Так что жизнь могла бы по другой дорожке идти, но так получилось, и я ни на кого не в обиде.
Солнечным погожим осенним днем в Москве, в Военной академии ракетных войск стратегического назначения им. Петра Великого представители ведущих авиационно-космических фирм, Росавиакосмоса, Министерства обороны и различных родов войск, Академии космонавтики им. К.Э.Циолковского, летчики-космонавты, ветераны космической отрасли чествовали своего боевого соратника И.В.Мещерякова.
После Великой Отечественной войны майор-орденоносец Иван Мещеряков в двадцать с лишним лет снова сел за школьную парту и с золотой медалью окончил вечернюю школу. В 1952 г. поступил в Военно-инженерную академию им. В.В.Куйбышева, в 1956 г. с отличием ее окончил и был направлен в НИИ-4 Министерства обороны СССР.
Расцвет научной деятельности И.В.Мещерякова совпал с периодом, когда в Советском Союзе происходил переход от космической теории к практике; от смелых идей и кабинетных расчетов, лабораторных исследований и экспериментальных образцов – к серийному промышленному производству. И потому этапы продвижения Ивана Васильевича по служебной лестнице от научного сотрудника до заместителя начальника института по космической тематике – это этапы развития советской космонавтики, в частности по испытаниям и внедрению космических видов связи – за это направление отвечал наш юбиляр.
В 1983–88 гг. И.В.Мещеряков был начальником 50 ЦНИИ КС МО СССР. Он стал основателем научной школы по проблемам создания космических комплексов и автоматизированных систем управления, а также автором ряда книг по космонавтике.
Эта огромная часть жизни генерала осталась пока за кадром. Однако кинорежиссеру Николаю Лебедеву всего 35 лет. И, как знать, может быть, теперь, познакомившись с Иваном Васильевичем, он захочет снять космическое продолжение фронтовой «Звезды»?"
