К. Г. Топольняк
ЖИЗНЕННЫЙ
ПУТЬ
АВТОБИОГРАФИЯ
ОАО "Информатика"
2014
Моим детям и внукам
посвящаю
ПРЕДИСЛОВИЕ
Рассказать о себе, изложить свою биографию для молодежи не так-то просто: нужно отбросить все несущественное и оставить то, что может послужить примером для подражания, иметь воспитательное влияние. Это еще усложняется тем, что я ничем не выделялся как личность. Мне не приходилось бросаться со связкой гранат под вражеский танк, не приходилось ходить в разведку в тыл противника за «языком» и тому подобных подвигов я не совершал. Однако, как мне кажется, есть много интересных и поучительных примеров, которые современная молодежь может взять себе на вооружение, чтобы руководствоваться ими на своем жизненном пути.
Путь, который мне пришлось пройти, был не прямолинейным, а зигзагообразным с неожиданными поворотами в направлении. Отчасти это можно объяснить тем, что время тоже было таким, когда события происходили скачкообразно – время больших исторических событий и перемен: Первая мировая война, Октябрьская революция, Гражданская война, восстановительный период, НЭП, индустриализация и коллективизация, ликвидация кулачества, классовая борьба, когда решался вопрос «кто кого?»: социалистический сектор или капиталистический – в экономике и, наконец, Великая Отечественная война.
На фоне всех этих событий, во всех случаях, чем бы мне ни приходилось заниматься, что бы ни приходилось делать, – все мои возможности использовались до предела, и больше из меня уже ничего нельзя было «выжать». Если же я попадал в обстановку, когда от меня требовалось больше моих возможностей, то я просто не справлялся со своими обязанностями. Разумеется, в этом случае дело страдало, и надо было отступать.
4
ЧАСТЬ - I
5
Детские годы
Родился я 30 октября 1909 года на Украине в семье крестьянина-середняка, самым младшим из пятерых в семье. Все хлопцы.
Детство мое протекало в обстановке характерной для каждой крестьянской семьи, имеющей свое хозяйство. В то время не стояла проблема трудового воспитания детей: все члены семьи, от мала до велика, трудились – каждый в семье имел обязанности. Самые младшие в 5-6 лет пасли гусей, телят, а когда подрастали, то им доверяли пасти коров, а в ночь водили пасти лошадей. В так называемое «ночное», как это описано Тургеневым в «Бежин луг». Кроме этого родители привлекали детей к посильным работам, как то: погонять лошадей при пахоте, бороновать вспаханное поле, летом.–.заготавливать зеленый корм для скота, который приходил вечером с пастбища. Зимой ухаживали за скотом: подавали корм, поили водой, выбрасывали навоз и т. п. В вечернее время перематывали пряжу, которую готовили для домотканого полотна.
Особенно трудоемкой была работа осенью по уборке сахарной свеклы. Все работы выполнялись вручную, а нас, малышей, привлекали выдергивать подрезанную и подкопанную свеклу и складывать в кучи. На этом поприще я однажды даже оскандалился: чем-то я поранил себе палец на руке и меня не стали брать в поле на работу. Это мне понравилось и, даже когда палец зажил, по-прежнему, когда все собирались в поле убирать свеклу, я плакал и жаловался на больной палец. Родители заметили уловку и, когда я спал, подменили мне повязку на другую руку на другой палец. Разумеется, со сна я это не заметил и по-прежнему заныл, но вижу, что мне не сочувствуют, а даже все от души хохочут. Тут только я заметил, что разоблачен. Пришлось идти в поле,
6
работать – вытаскивать свеклу, хотя осенью в холод эта работа не очень-то приятна.
Такое было детство. Конечно же, как и нынешние мальчишки, мы в те годы азартно играли в войну и спорили, кому быть красными, а кому белыми, были вооружены «до зубов» самодельными саблями, ружьями, револьверами и пращой. Папа рассказывал, что выбил одному мальчишке глаз, но его не наказали, т. к. и ему поставили огромный синяк на ноге и его удар был ответным. Иногда на «полном галопе» на лошади вскакивали в подсолнухи и тогда от наших лихих ударов влево и вправо слетали шляпы подсолнухов, а нам виделось, что это летят головы белых офицеров. Нужно заметить, что, несмотря на то, что в крестьянской семье все работали, уровень жизни сельских жителей был низким, хозяйство по своей сути было натуральным: все, что производили сами и потребляли, а товарных излишков было очень мало или совсем не оставалось. Существовали, как в то время называли, «ножницы»: очень высокие цены на промышленные товары и низкие цены на продукты питания. Проводилась такая политика: нужно было накапливать средства для реконструкции и развития промышленности, займов нам не давали.
Читать и писать я научился очень рано, до наступления школьного возраста. Этому способствовало то, что учились старшие братья и я «терся» возле них и так, без специального обучения, научился читать и писать. Этому еще способствовало то, что у нас было 12 томов «Гимназия на дому». Еще до революции ее выписал старший брат, который задумал заняться самообразованием. В этих томах все предметы, которые проходились в гимназии, были разбиты на уроки, и нужно было только учить эти уроки и делать упражнения. Там же были интересные рассказы, стихи и «Закон Божий», и, когда я научился читать, меня часто в долгие вечера, родители просили почитать им. Книги были на
7
русском языке и поскольку я читал их вслух, то вскоре уже в равной степени говорил как по-русски, так и по-украински.
Еще до поступления в школу я знал на память несколько стихов, в том числе «Песнь о Вещем Олеге». Мог на память рассказать о сотворении мира из «Закона Божия». Первая моя попытка начать посещать школу окончилась для меня неудачно. В школу меня отправили со старшим (разница в возрасте составляла 2 года) братом. По пути нужно было преодолеть канаву, наполненную водой. Конечно, для старшего брата ничего не стоило перепрыгнуть эту канаву, а я прыгнул и угодил как раз в середину. Пришлось вытаскивать меня из этой канавы, и по этой причине в тот год я в школу не попал.
На следующий год я прошел сразу 2 класса за один год. Получилось это таким образам. Школа представляла собой одну комнату, где на разных партах размещались три класса, а учитель один. Так называемая церковноприходская школа. Во время урока учитель начал спрашивать в 3 классе: кто расскажет о сотворении мира? Никто не изъявил желания. А я думал, что это касается всех, и, поднявшись, сказал: «Я расскажу». И все отчеканил. После этого учитель поинтересовался, что я еще могу? Оказалось, что в 1 классе мне делать нечего. В тот же день я был переведен во 2 класс, т.е. с одной парты на другую.
Сельскую 3-х годичную церковноприходскую школу я окончил в 1919 году в самый разгар Гражданской войны, когда власть на местах менялась чуть не каждый день. Поэтому учителя были случайные люди из местных жителей: недоучившихся гимназистов, семинаристов, которые плохо учили, но зато исправно били линейками учеников. Стабильных и вообще каких-либо учебников не было. После окончания школы о продолжении учебы не могло быть и речи: Гражданская война. Разруха. В области была
8
семилетняя школа в г. Умани, в 25-и километрах от нашего села. Поэтому пришлось работать в хозяйстве родителей.
Единственным источником, откуда я мог пополнить свои знания, были те же самые 12 томов «Гимназии на дому». Конечно, я почитывал эти книги, но выборочно. То, что было интересно и, конечно же, легче мне понимать и усваивать. Даже кое-что изучил из немецкого языка. Читал еще художественную литературу, которую оставили старшие братья. Целый воз книг привезли, когда разоряли имение помещика в соседнем селе. И еще, конечно, читал регулярно газету «Радянська Украина». В таком положении я прозябал до 1925 года.
Работа в комсомольской организации
В начале 1925 года в нашем селе была создана комсомольская ячейка и меня приняли в комсомол. Не знаю, как вы теперь переживаете этот торжественный момент, но я до сих пор до подробностей помню, как где-то в конце апреля (22 апреля д. р. В. И. Ленина) после собрания (там был представитель РК ЛКСМ, который показал нам настоящий наган), где меня приняли и в члены комсомола, я возвращался домой уже ночью. По пути домой нужно было идти тропкой по пустынным местам, так называемым левадам, заросшим деревьями, кустарниками и т.п. Обычно я избегал такие места (боялся), обходил их окружным путем по дороге через село, но на этот раз преодолел страх: бегу, ветки хлещут по лицу, а я в порыве, как в атаке, с мыслью: попадись мне кто – сотру в порошок, ведь я – комсомолец!
Вскоре парень, который раньше возглавлял комсомольскую ячейку, куда-то убыл и меня избрали секретарем ячейки. Сейчас для комсомола даже в сельской местности неограниченное поле деятельности. В те годы комсомол, в основном, занимался культурно-
9
просветительской деятельностью. Центром этой работы была так называемая изба-читальня (библиотека) – клуб. Под избу- читальню мы использовали здание школы, которая перебралась в поповский дом. Мы ставили спектакли, организовывали самодеятельность. Перед спектаклем читался доклад. Работал хоровой кружок, исполняли народные украинские песни. Вели антирелигиозную пропаганду, выдавали книги из библиотеки, работал ликбез (ликвидация безграмотности). Даже стрелковый кружок организовали, приобрели малокалиберную винтовку, патроны, мишени. Отбоя не было от желающих «стрельнуть». Организовали футбольную команду, приобрели мяч, сделали на выгоне футбольное поле.
Средства мы получали от продажи билетов на спектакли, имели свой клин земли около 5 га, засевали и реализовывали урожай, деньги использовали для своих нужд. Собирали от жителей 1 сноп. Въезд в село был так устроен, что никто не мог проникнуть в село с поля мимо этого въезда. Там мы выставляли посты и собирали снопы. Бывали и общественные мероприятия: чинили мосты, дорогу, проверяли и привели в порядок пожарный инвентарь. К комсомольской организации села и вообще к комсомольцам местные жители, хотя и с некоторой иронией, относились с уважением.
Был в этом деле в начальный период и комический случай. Я выискивал метод, как завлечь молодежь. Изба-читальня стояла на возвышенном месте, так что она была видна из любого, самого отдаленного конца села. Я обычно приходил в избу-читальню вечером, зажигал керосиновые лампы и расставлял их на окнах. Молодежь собиралась на свои вечеринки и, увидев, что ярко горят огни в окнах избы, шли узнать, что там происходит, и тогда я уже был готов и всем им находил занятия. Со временем этот метод был разоблачен, но уже по привычке молодежь собиралась на «огонек» со словами: «Кузьма нас огоньком завлекает,
10
пойдем, посмотрим, что сегодня будет». Конечно, помимо этого метода проводили плановые комсомольские собрания, на которых рассматривались вопросы текущей работы комсомольской организации, принимались решения и назначались ответственные исполнители.
В такой круговерти я прокомсомольствовал до весны 1928 года. Иногда я «заикался» в райкоме комсомола, что хотел бы поехать учиться на рабфак (рабочий факультет), но мне обычно говорили в таком случае: «Как же, а на кого оставите комсомольскую ячейку и всю работу? Пока нет подходящей кандидатуры для замены». И вроде возразить нечем было. Здесь была и другая причина. В то время очень строгий был классовый отбор при направлении на рабфак. Посылали только батрацко-бедняцкую молодежь, а я все же относился к середнякам и потому меня и не посылали. Несколько раз я участвовал в военных играх наподобие «зарницы», организованных РК ЛКСМ.
В марте 1928 года вернулся после службы в Красной Армии мой старший брат. Мне уже шел 19-й год. У нас с ним состоялся серьезный разговор. Он, конечно, похвалил меня, что я развернул комсомольскую и культурно-просветительскую работу на селе, но одновременно обратил мое внимание на то, что без образования, без пополнения своих знаний, рано или поздно я отстану и сойду на нет. Конечно же, я в избе-читальне торчал каждый день и на самообразование времени не оставалось, поэтому брат предложил мне перебраться к нему (он жил и работал агрономом в другом селе – 75 км от нашего), ничем другим не заниматься, засесть за учебники и до осени одолеть программу за 7-летнюю школу, а осенью поступить учиться дальше. Тут уж РК ЛКСМ не мог меня задержать. Избрали другого секретаря, я снялся с учета и уехал к брату в село Юрковка. Там я тоже встал на учет, но участие в комсомольской работе принимал от случая к случаю.
11
Учеба в профтехшколе г. Умани
Итак, с марта 1928 года, засев за учебники, я до осени осилил программу семилетки. Такие предметы как алгебру, геометрию, физику, химию и другие можно было изучать по «Гимназии на дому», а остальные предметы учил по учебникам, какими в то время пользовались в школах (к 1928 году их было открыто больше). Осилив к осени 1928 года программу за 7 классов, я подал заявление в единственную имеющуюся в г. Умани профтехшколу. Это учебное заведение было что-то среднее между современным техникумом и ПТУ.
Профтехшкола имела 2 отделения: механическое и строительное. Не помню, какие оценки получил тогда на вступительных экзаменах, но был зачислен на механическое отделение. Может, этому способствовали хорошие рекомендации комсомольской организации и справки, выданные сельсоветом. Я уже упоминал, что в то время был очень строгий классовый отбор поступающих в учебное заведение, и меня, как середняка, даже при отличных оценках на вступительных экзаменах могли не зачислить. Со временем мне назначили стипендию 20 рублей.
В профтехшколе я тоже, по старой привычке, втянулся в комсомольскую работу и вскоре был избран в бюро комсомольской организации, которое состояло из трех человек: секретарь, агитатор и зав. экономсектором. Мне поручили ведать сектором агитпропаганды. Из этого периода мне запомнились такие дела: встреча со студентами (а главным образом - студентками) мединститута, оформление зрительного зала для каких-либо торжеств, издание стенгазеты, подготовка и проведение собраний с докладами об уклонах в партии (в это время вопрос об уклонах в партии в политической жизни страны стоял очень актуально), участие в военных играх. В первые летние каникулы я
12
устроился на работу на механический завод учеником слесаря, там тоже на комсомольском собрании делал доклад об уклонах в партии.
Практика в селе Летичевка
После начала учебного года осенью 1929 года нас, комсомольских активистов, собрали, проинструктировали и отправили уполномоченными на хлебозаготовки. Мне в то время исполнилось 20 лет. Еще в 1928 году уже чувствовалась нехватка хлеба для городского населения, а в 1929 году – особенно. Задача уполномоченных была, опираясь на бедноту и актив села, изучить состав села в целом, изучить, какие у него есть излишки хлеба, кого агитировать, чтобы сдали излишки хлеба и послужили примером для остальных, кого нужно было припугнуть, а кого можно было отнести к зажиточным и кулакам. Последних через сельсовет обязывали сдать столько-то хлеба, а если кто не выполнял этого обложения добровольно, то хлеб конфисковывали принудительно. Когда мы, уполномоченные, прибыли в район, то там нам дали ориентировочный план, сколько в каком селе предполагалось заготовить хлеба. Этой цифры мы и придерживались.
Село Летичевка, в которое я был направлен уполномоченным, хотя и было большое, но в то же время было захолустным. Комсомольской организации в селе не было, клуба тоже не было, никакой культурно-просветительской работы среди населения, а, главное, среди молодежи, не проводилось. Мне в моей работе не на кого было опереться. Взрослые, хотя я и был уполномоченный, смотрели на меня как на мальчишку, поэтому я решил одновременно с выполнением плана хлебозаготовок, заняться делом молодежи. Найти и договориться с гармонистом, чтобы танцы организовать, договорился с директором школы, чтобы
13
разрешил провести собрание в школе. Собрали собрание молодежи села, пригласили представителя РК ЛКСМ. Сделал доклад на довольно обширную тему: о текущем моменте, внутреннем и международном положении, о перспективах и задачах, о роли молодежи вообще и комсомола в частности. Тут же были приведены выдержки из речи Ленина на третьем съезде РКСМ, выдержки из программы и устава ЛКСМ. На этом же собрании провели запись в члены ЛКСМ с подачей заявления, и мы же им давали рекомендации. После танцев состоялось организованное собрание уже комсомольской ячейки, а так как подходящей кандидатуры из местной молодежи не было, то райком ЛКСМ пока обязал меня возглавить комсомольскую ячейку в этом селе. И завертелись дела. В это же время у меня и роман завязался.
Когда я прибыл в это село как уполномоченный, то меня поместили на квартиру к безмужней женщине, у которой была уже взрослая дочь Маруся. В первое время я держался как-то отчужденно от хозяйки, мне была отведена так называемая горница. Как уполномоченный я с утра до ночи торчал в сельсовете, ходил по селу и поздно вечером возвращался домой. Потом, когда я сблизился с молодежью села, хотя все же я был похож на городского, Маруся стала ко мне более доверчиво относиться. Конечно, я старался не уронить своего престижа, как уполномоченного, так и комсомольского вожака, но молодость есть молодость, поэтому со временем мы себе позволили тайком, чтобы никто не видел, поцеловаться и, покраснев, разбежались в разные стороны.
Тем временем план хлебозаготовок уже был выполнен, можно было бы возвращаться в профтехшколу, но я завяз в селе, и в райкоме мне сказали, если я не настаиваю, то поскольку назревают события, лучше было бы, если бы я остался в этом селе еще на некоторое время. По правде сказать, и мне тоже так казалось. Вскоре было объявлено о
14
сплошной коллективизации. И нужно было этим делом заняться. Правда, для организации колхоза в этом селе пригласили другого уполномоченного, но наша молодая комсомольская организация окрепла и активно включилась в эту кампанию. Ходили по избам и к «сомневающимся», и к «неподатливым», агитировали, объясняли, что такое колхозы, почему нет другого пути для крестьян, чтобы выбраться из вечной нужды (а мне это очень хорошо было известно), как колхозы. Куда девать машины и сельхозинвентарь, которые начала выпускать промышленность: с каждым днем с возрастающим количеством, отдавать кому? И так далее... Противодействовали всяким слухам, которые распространяли кулацкие элементы. Позже участвовали в раскулачивании тех, кто подлежал к этой категории.
Когда колхоз был организован, то мы собирали семена, чистили их, сортировали, собирали рабочий скот: лошадей, волов; инвентарь. Надо сказать, что уполномоченный, которого прислали, то ли установку такую получил, но коров и мелкий скот не обобществляли. А тут уже и весна в разгаре и начались весенние посевные работы.
В начальство я не выбился, а был в гуще молодежи. Весенние полевые работы выполнялись только вручную на лошадях. Было мной создано, разумеется, вместе с правлением колхоза, что-то наподобие современных комсомольско-молодежных бригад. Запомнился такой момент: вечером возвращались с пахоты, колонна пахарей такая длинная, что с головы не видать конца. И, вдруг, кто-то запел и все подхватили. Чудесное время было!
По старой привычке, и потребность в этом ощущалась, я занялся организацией культурно-просветительской работы и самодеятельности. Заняли освободившуюся избу и амбары раскулаченных и выселенных. Оборудовали сцену, притащили конфискованное пианино и снова пошли танцы, спектакли, песни хором и без хора. Я старался привлечь как
15
можно больше молодежи, не обязательно, чтобы все вступали в комсомол. По наивности даже некоторые спрашивали: можно ли посещать клуб, не будучи комсомольцем, т. к. им разрешают ходить в клуб, а в комсомол вступать запрещают, особенно девушкам. Конечно же, говорил я им, когда сами убедитесь, что комсомол плохому не научит, то тогда и подадите заявление.
Тем временем я по-прежнему жил у хозяйки отчасти как потенциальный зять, а отчасти по-прежнему как уполномоченный, и постепенно, как мужская рабочая сила, начал переходить в работники. Нужно учесть, что в то время озимые были засеяны у каждого на своей полоске и я, как косарь, помогал этой семье убирать озимые. В этом колхозе я проработал до осени 1930 года. Не помню подробностей, по каким нормам начислялись «трудодни», но в моей колхозной книжке к тому времени уже было начислено около 300 трудодней. Дальше я начал задумываться, что же дальше делать? Уже романтика организации колхоза, организация и налаживание работы комсомольской ячейки вошли в колею, начались будни, и я всем своим существом чувствовал, что это не моя окончательная пристань и, пока я совсем не завяз, нужно выбираться отсюда. Узнал я, что в Киеве открыт автотракторный техникум. Ясно, как я мыслил, что рано или поздно, сельское хозяйство должно вооружиться автотранспортом, тракторами и другими машинами, и к этому надо быть готовым. Запасся я необходимыми рекомендациями и справками, тем более, что меня больше не задерживали, и подался в Киев. В техникум. Тем более это был весьма убедительный предлог освободиться от зятьевской перспективы, пошли по селу нехорошие разговоры, на которые падки сельские жители, хотя поводов к этим разговорам и слухам никто из нас не давал. По правде сказать, меня тоже угнетала неопределенность положения, тем более, как видно было, на меня возложили надежду.
16
Конечно, было трогательное прощание со слезами на глазах, и я даже сам себе верил, когда обещал, что я вернусь со временем в Летичевку и заберу с собой Марусю. На память я оставил хозяйке с доверенностью свою колхозную книжку с 300 трудоднями и уехал поступать в автотракторный техникум, но судьба распорядилась по-иному.
Киев. Техникум связи
В автотракторный техникум я не попал, а попал в техникум связи. В то время в 1930 году в Киеве было открыто несколько техникумов связи. Чтобы координировать равномерное распределение абитуриентов по техникумам, была создана центральная приемная комиссия, т. к. о некоторых техникумах поступающая молодежь еще не знала. В автотракторный фактически приема не было, т. к. в прошлом году было принято 50 человек вместо 25 и в этом году «лишние» шли без экзаменов. В техникум связи был недобор и меня туда направили. Конечно, я, как положено в таких случаях, поартачился, но, когда убедился, что петушился напрасно – пошел в техникум связи. Просто мне сказали, что если не нравится, то я могу отправляться туда, откуда прибыл. Конечно, мне этого не хотелось.
Пока решался вопрос о приеме, а эта процедура протянулась около двух месяцев, до начала занятий в техникуме (в стадии организации) мне надо было где-то жить и чем-то питаться. Пришлось устраиваться на работу в первое попавшееся место: городские кирпичные заводы. Тачкой возил по узенькой доске сырой кирпич из-под пресса в сушилку. Это оказалась каторжная, адски тяжелая работа – чуть не надорвался. Там же я и ночевал возле печки, где обжигали кирпич, возле нее было тепло.
Начались занятия в техникуме связи. На этот раз я уже не выпячивался как комсомольский активист – ударился в науку.
17
Тем более что здесь было много городских ребят, которые по развитию были эрудированны больше меня. Киев это не Умань. Большой культурный центр – библиотеки, театры, кино. Из общественной работы я себе взял антирелигиозную пропаганду. Через «общество безбожников» (было и такое, как теперь общество «знание») я брал путевки и ходил по заводам и фабрикам, в клубах читал лекции на антирелигиозные темы. Это тем более было полезно, что надо было самому готовиться и читать, и много знать. Поэтому ходил я в читальный зал городской библиотеки, засиживался над книгами на любую тему, пока не начинали свет тушить и просить освободить читальный зал. Были, конечно, и детские шалости. На первой парте сидела девушка в нашей группе – предел моей мечты, которая мне очень нравилась. И я искал способ, как ей об этом сказать. На занятиях я сидел на задней парте. Я писал ей записочку, называл ее самыми ласковыми именами и, свернув записочку в трубочку, бросал ее так, чтобы она попала на ее парту. Но случайно записочка попала кому-то из мальчишек, а кроме этого этих записочек нападало рядом у доски несколько штук. Конечно, над моей затеей посмеялись, а девушка снисходительно улыбнулась: она была киевлянка и смотрела свысока на провинциалов. После этого случая я бросил это занятие.
Проучившись в техникуме связи до мая 1934 года, мне предстояла линейная практика по постройке постоянных воздушных линий связи. До выезда на практику было 1 - 1,5 месяца – каникулы. Я устроился на работу, на стройку. Таскал кирпич и раствор на этажи (тогда кранов не было). После каникул нашу группу отправили на практику на Донбасс.
Уже шел третий год пятилетки, начало индустриализации страны. Увеличение добычи угля требовало, в числе прочих мер, оперативного руководства шахтоуправлением с центром, а связь центра с Донбассом
18
была очень плохая. Были выделены необходимые средства и организована контора «Донстройсвязь», которая должна была выполнять все эти работы по реконструкции связи в Донбассе. Вот в эту контору мы и попали на практику.
Донбасс. Практика в «Донстройсвязь»
Сначала я работал наравне со всеми рабочими в колонне, осваивал профессию, а потом, присмотревшись, увидел, что организация работы в этой колонне очень плохая. Фронт работ растянут на 2-3 км (такая специфика строительства линии). Рабочие работали «поденно». Пойдешь по линии, смотришь, спит работяга под кустом. Когда практика кончилась, ребята из группы, с которыми я приехал на практику, уехали домой, а поскольку занятия еще не начались, я остался работать в колонне. Предложил я прорабу перейти работать «сдельно», по нормам. Уселись с ним и составили нормы с прогрессивкой. Собрали собрание рабочих, посоветовались с ними и спросили их согласия, при этом убедили их в выгоде сдельной работы. После этого, когда начали работать сдельно, работа пошла совсем по-другому. Каждый рабочий в конце рабочего дня мог узнать, сколько он заработал. Мы даже доску показателей оборудовали и за каждый день выставляли показатели: кто сколько выработал. Началось стихийное соревнование. Больше уже никто во время работы не спал. С этими нормами и результатами повышения производительности труда за месяц, я поехал в контору «Донстройсвязь» заполучить их согласие: ведь деньги должна была платить контора. Там мою инициативу одобрили, я получил благодарность и денежную премию 120 рублей. Разумеется, я увлекся этой работой и в техникум к началу занятий не вернулся. Однако вскоре и тут все вошло в норму и особого интереса не представляло. Нужно было что-то новое предпринимать.
19
В феврале 1932 года я был на почте в г. Макеевка, куда мы строили линию связи, и увидел плакат-объявление Одесского института связи о том, что объявляется весенний набор студентов в институт. В 30-е годы, после так называемого «Шахтинского процесса», было постановление ЦК ВКП(б) и СНК о подготовке кадров. На основании этого постановления было открыто много институтов. И в Одессе, как и в других городах, политехнический институт разделился на 3 самостоятельных института: водников, строителей и связи.
Это был первый набор. Послал я заявление с документами и получил вскоре ответ, чтобы я прибыл на приемный экзамен к 12 марта. Заручившись необходимыми характеристиками, я оставил контору «Донстройсвязь» и убыл в Одессу. Препятствий мне не ставили, а, наоборот, одобрили мою инициативу, пожелали успеха и даже на месяц вперед выплатили зарплату.
Одесса. Институт связи
С поступлением в институт немного получилась заминка. Во-первых, начало приемных экзаменов было перенесено на месяц позже. Это было вызвано тем, что основной контингент абитуриентов должен был поставить рабфак, который был организован при этом же институте, но он не уложился в программу. И по этой причине начало приемных экзаменов было отложено (выпускники рабфака принимались без экзаменов). Из-за этой задержки с экзаменами я оказался в затруднительном материальном положении: надо было где-то месяц на что-то жить и что-то делать.
Пробовал я устроиться в Одессе на работу, но в то время это было не так-то просто. Пошел я на «биржу труда», посылали меня на такую работу, как, например, на нефтебазу.
20
Поехал я, посмотрел и увидел, что за один день работы я так вымажусь в мазуте, что и за месяц не отмоешься.
А тем временем финансы мои быстро иссякли, так как перед выездом в Одессу я как назло приобрел себе кое-что из одежды и обуви. Пришлось некоторые вещи сбыть на базаре, конечно за бесценок. Там спекулянты меня обступили, кричали, спорили, суют деньги – черт не поймет их. Загрустил я, денег на жизнь нет, жить негде. Ходил я в Дом колхозника и спал на нарах в кредит, в долг. Делать нечего, приду утром в институт и слоняюсь: а, может, что и придумаю. На мое счастье увидел меня зам. директора института и заинтересовался, что я тут слоняюсь. Я ему рассказал всю мою грустную историю. Он и говорит: «На ловца и зверь бежит, я как раз искал, кого бы пригласить. Мне нужно распилить дрова – полный подвал». Я с охотой взялся за это дело. Дрова пилил дисковой электропилой. В конце рабочего дня я получал 4 рубля.
Одна проблема была решена. Однако про такую возможность подработать пронюхали студенты и тоже пришли подработать, но я уже занял рабочее место и должен был дать согласие принять их в свою артель. Я, конечно, благородно дал согласие, и правильно, как потом выяснилось, поступил.
Работали мы ночью (днем студенты учились). Во время отдыха я им рассказал о своем положении. Разговор начался с часов. Один из студентов, некто Кавун, поплевывая, спросил меня: «Эй, паренек, ты в часах разбираешься?». Видно, мой внешний вид далеко не соответствовал абитуриенту, поступающему в институт. Я ответил утвердительно. Тогда он говорит: «Пойди, посмотри, который час». Когда я выполнил его просьбу и возвратился, то я ему задал вопрос: «Как ты думаешь, если я приехал поступать в институт, то должен ли я разбираться в часах?». На это он ответил: «А кто его знает».
21
Забегая вперед, скажу, что этот студент был оставлен на второй год на первом курсе по неуспеваемости, и я его догнал. Конечно, он забыл об этом случае. Уже на 3 курсе нам предстояло рассчитать затухание фильтра как домашнее задание. Приходит он в общежитие (сам он жил на своей квартире), просит, кто бы ему показал и помог сделать этот расчет. Я первым откликнулся на его просьбу. Посадил рядом с собой, взял логарифмическую линейку (он ею не владел) и начали расчет. Он только записывал результаты расчета. Когда расчет был закончен, я, похлопав его по плечу, сказал: «Это тебе не в часах разбираться». Все, конечно, заинтересовались, при чем тут часы, и мне пришлось рассказать о случае в подвале, когда пилили дрова.
Но вернемся к тому моменту. Среди студентов, которые работали со мной, были активисты: члены комитета ВЛКСМ, члены профкома, одним словом, влиятельные личности. На следующий день, хотя я их не просил, они по своей инициативе пошли с ходатайством к директору института и, как результат, меня поместили в общежитие, дали талон на бесплатное питание в студенческой столовой и даже записку в библиотеку института, чтобы мне выдавали книги. А мне больше ничего и не нужно было. И засел я за учебники готовиться к экзаменам. Теперь я не прочь был, чтобы экзамен был еще отложен на месяц. Воспрял я духом: есть крыша над головой, есть талоны в столовую и какие хочешь книги, и товарищеская поддержка.
Наступил день экзаменов. Сдавал я три предмета: математику, физику и украинский язык. Физику и язык сдал без труда, а с математикой заело. В профтехшколе и техникуме связи мы полный курс средней математики не закончили, а мне попал как раз ее конец – то, что я не проходил. Разумеется, что я «не в зуб». Выручили те же ребята, с которыми я пилил дрова. Они упросили директора, чтобы разрешил переэкзаменовку. Экзаменовал меня зав.
22
учебной частью института, некто профессор Прозоровский, он же преподавал математику на рабфаке и прекрасно знал уровень подготовки людей, окончивших рабфак. Были там, например, такие (я их потом в группе встречал), которые в дроби а/а" «а» сокращали, а штрих и два штрих.–.оставляли. Экзаменовал он меня часа три. Посадил рядом с собой, дает пример и занимается своими служебными делами, принимает посетителей и т. п. Проверил мои знания по математике досконально и написал записку: «Товарищ Топольняк имеет несистематические знания по математике, но обладает хорошими способностями, и я не возражаю против зачисления его в число студентов института». Таким образом, я стал студентом Одесского института связи.
В это время в Одессе была весна в полном разгаре. Был тихий теплый вечер, и я пошел прогуляться, расслабиться после напряженного дня. Купил один килограмм конфет («подушечки» назывались), и, пока гулял, съел их. Так я отметил событие – принятие меня в число студентов института. Стипендию мне назначили 50 рублей и выдавали ее в виде талона, который мы сдавали в студенческую столовую. Если нужны были деньги на другие нужды, то их надо было заработать, что мы практиковали в широких масштабах: работали в порту, загружали и разгружали суда, охраняли хлебные магазины (это была очень выгодная работа) и т. п.
Началась учеба в институте. Надо признать, что мне вначале учиться было трудновато. К тому же в это время в институте еще существовал так называемый бригадный метод. Суть его заключалась в том, что студенты должны были заниматься только в бригаде и бригадой (группой) отвечали при сдаче зачетов и экзаменов, даже за всех мог ответить один бригадир. Все ребята в бригаде, куда я попал, были местные одесситы, окончившие семилетку, курсы по подготовке в институт и еще рабфак. Мои знания по
23
сравнению с их знаниями были значительно ниже. Соберутся они (все евреи), спорят между собой, а я только глазами хлопаю и ничего не понимаю. Взял я и ушел из бригады, так мне за это хотели пришить «дело» за неподчинение установленному порядку. Не знаю, чем бы это кончилось, но, на мое счастье, в этот момент бригадный метод был отменен, т. к. был признан вредительским. Освободившись от бригады, я уселся за учебу от зари до зари, т. к. надо было осваивать текущий материал и дочитывать то, что я должен был знать, поступая в институт.
Через месяц-два я выровнялся со всеми. В числе лучших первый семестр закончил где-то в июне, и нас, как в техникуме, снова отправили на линейную практику. Конечно же, я поехал в свою контору «Донстройсвязь», откуда прибыл в институт, но уже студентом института. Прораб, к которому меня направили, уже несколько лет не был в отпуске, и очень обрадовался моему прибытию. Воспользовавшись моим приездом, он сдал мне дела, а сам ушел в отпуск, поручив мне командовать строительной колонной. Проработав всю практику и каникулы, я на этот раз без задержки вернулся к началу занятий в институт. Была задержка с выплатой зарплаты (в то время это явление часто наблюдалось), но прораб, которого я подменял, был исключительно душевный человек и добросовестный. По мере того, как выплачивали задолженность по зарплате, он мне высылал до копеечки и все наказывал учиться и не бросать институт (в письме к нему я иногда высказывал такую мысль).
Время тогда было трудное. Получали мы по карточкам 300 грамм хлеба, а в столовой кормили соей. Каждый учебный год у нас была практика по определенному разделу пройденной программы обучения. Это давало мне возможность, как правило, объединять практику и каникулы, устраиваться на работу, так сказать, по специальности, чтобы получать зарплату плюс, само собой, шла стипендия.
24
Стипендию с каждым годом увеличивали, и на последнем курсе она была уже 110 рублей. Стипендия и зарплата, которую я получал во время практики, давали возможность не только иметь средства на питание, но и обновление своего гардероба, обуви, белья. Кроме учебы по программе института мужская половина студентов, годных к военной службе, проходили военную подготовку. Для этой цели один день в неделю был военным, а по окончанию второго семестра проходили лагерные сборы по 2 – 2,5 месяца. По окончании института нам присвоили офицерское звание и в запас. В марте 37-го я защитил диплом с отличием по специальности «Инженер телеграфных станций» и получил назначение в Новосибирск.
Новосибирск
В Новосибирске я начал работать сменным инженером на центральном телеграфе, поступил заочно на математический факультет в МТУ и в Институт иностранных языков. Кроме того, по совместительству должен был преподавать телеграфные аппараты в Новосибирском техникуме связи. Познакомился с хорошей девушкой из такой же крестьянской семьи и уже оперативно сделал ей предложение, на что получил согласие. Неизвестно, что из этих моих обширных планов удалось бы осуществить, но недолго мне пришлось работать после окончания института, т. к. меня призвали как офицера запаса в ряды Красной Армии. С этого момента открываются главные страницы моей биографии, т. к. до этого времени был период становления, а в рядах Советской армии прошла вся моя сознательная жизнь, наиболее плодотворный, полный и интенсивный период моей деятельности, который занимает особое место в моей биографии, изложению которой будет посвящена вторая часть моего повествования.
25
ЧАСТЬ - II
26
Начало военной службы
Шел 1937 год. Страна наша успешно выполняла второй пятилетний план грандиозной программы построения социализма в СССР. Наши успехи в развитии экономики подняли авторитет СССР на международной арене как первого в мире социалистического государства и оплота мира во всем мире. В это же время международная обстановка усложнялась и накалялась. Фашистская Германия и Италия, объединившись с внутренней реакцией, при попустительстве, под видом «невмешательства» правящих кругов Франции, Англии и США душили республиканскую Испанию.
В Германии к власти пришел Фашизм во главе с Гитлером, который в своей книге «Майн кампф» открыто провозгласил своей государственной политикой программу подготовки к войне против СССР. Захват чужих территорий: «Дранг нах Остен» – (нем. Drang nach Osten – натиск на восток). На востоке милитаристская Япония, вторгшись в Китай, оккупировала Манчжурию и создала на ее территории марионеточное государство Манчжоу-го. Таким образом, Япония получила общую границу с Советским Союзом и МНР (Монгольская Народная Республика), создавая плацдарм для нападения на нас и МНР с востока. Готовя вторжение, японские империалисты формировали внутри МНР так называемую «пятую колонну», которая должна была по их сигналу поднять вооруженное восстание против народной власти. Когда правительству Монголии стали известны японские планы вторжения, оно обратилось к правительству СССР с просьбой о помощи.
На основании договора между СССР и МНР от 12.03.1936 года, по которому советское правительство обязалось защищать МНР от внешней агрессии, части Советской армии вступили на территорию МНР с
27
готовностью оказать монгольскому народу соответствующую военную помощь.
Японские милитаристы вынуждены были отступить и отложить выполнение готовящихся планов вторжения. В рамках оказания военной помощи МНР в городе Новосибирске из запаса, тех, кто уже отслужил срочную службу в армии и офицеров запаса, в срочном порядке, в течение двух дней были сформированы 4 роты связи на автомашинах (даже командиры взводов имели свои легковые машины). Автотранспорт тоже был мобилизован в учреждениях и предприятиях Новосибирска. Формирование рот происходило в военном городке, в так называемых «Красных казармах». Закончив формирование с субботы на воскресенье, роты ночью по тревоге погрузились на эшелон, которому образовали «зеленую улицу» светофоров и на полных парах помчались к МНР. В одной из этих рот командиром взвода был призван и я. С этого момента и началась моя военная служба, которая длилась ровно 27 календарных лет (ложку не взял – первая наука).
Все это произошло так мгновенно, что никто даже не успел сообщить об отъезде своим семьям, в том числе и я не успел сообщить своей Танюше, что меня уже нет в Новосибирске, что я стал военным и в эшелоне мчусь на Дальний Восток. Разумеется, никто низ нас не знал, куда нас везут и что нас ожидает впереди. По таким признакам, как, например, то, что всему составу рот выдали боевое оружие и припасы вплоть до гранат и пулеметов, а нам, офицерам, плюс к этому выдали подъемные (деньги), можно было догадаться, что обратно мы не вернемся, а может нас сразу бросят в бой с самураями. Поэтому в дороге, будучи под впечатлением предполагаемой перспективы, я написал грустное прощальное письмо Танюше, что увидимся нескоро, а может и совсем не придется увидеться, т. к. неизвестно, куда нас везут и что нас ожидает впереди. А т. к. она мне
28
рассказывала о своих многочисленных поклонниках и ухажерах, которые были у нее до знакомства со мной, то я с горечью констатировал в своем письме, что со временем и меня пусть приплюсует к галерее этих поклонников и будет уже другому рассказывать и обо мне и т. д. и т. п. в таком духе…
Но вернемся к нашему эшелону, идущему на Дальний Восток. Меня удивляло, почему красноармейцы моего взвода и всех четырех рот во время сборов в казармах и потом, при погрузке в эшелон, все такие спокойные и не проявляют никакой тревоги, будто бы собрались на воскресенье по грибы. После погрузки в эшелон (ведь всю ночь не спали) все умотанные улеглись спать безмятежным сном. Оказалось, что и на этот раз не обошлось без сатирического недоразумения, о котором хочется рассказать.
Недели за две перед этим Сиб. В. О., то ли для хронометража, то ли как учения, проделали такую работу: с субботы на воскресенье призвали из запаса вместе с командирами батальон в полном составе (600 человек), помыли их в бане, одели в военное обмундирование, погрузили в эшелон, отвезли от Новосибирска километров на 15 и выгрузили (это было уже в воскресенье утром). Полежали солдаты на траве около часа, снова их погрузили и привезли в Новосибирск, отобрали военное обмундирование, вернули гражданскую одежду и отпустили по домам, пожелав всего хорошего. Многие из тех, кто участвовал в описанном выше мероприятии, попали второй раз уже в наши сформированные роты связи и твердо решили, что это есть повторение неудавшегося эксперимента и тихонько посмеивались над неудачливым командованием Сиб. В. О., скрывая свой секрет от нас, командиров, в то же время убеждая своих коллег, что к вечеру в воскресенье мы будем дома, даже некоторые «дальновидные» умудрились прихватить с собой ключи от квартиры, ключи от служебных
29
кабинетов и сейфов и служебную документацию с портфелями. Укладываясь спать, после погрузки в эшелон, «ветераны» многозначительно подмигивали мне, командиру взвода, наказывали, как только эшелон остановится, разбудить их сразу, чтобы выйти из вагона, подышать свежим воздухом.
Что же получилось, когда мой взвод проснулся уже к вечеру и увидел, что поезд по-прежнему мчится без остановки и не собирается останавливаться. Поднялся форменный бунт: один показывает мне ключи от квартиры и сокрушается, что жена с детьми придет домой и не сможет попасть в квартиру, другой сует ключи от сейфа, третий – портфель с документами и т. д. Пошел я к командиру роты и доложил обо всем этом, а он улыбается: «Скажи им, что все уладится, квартиру откроют, слесарь впустит жену с детьми, и сейф тоже вскроют, а документы пусть сдадут, мы вышлем их куда надо, а о возвращении домой не может быть и речи». Тем я порадовал и успокоил свой взвод. На третьи сутки на рассвете мы выгрузились на станции Борзя Забайкальского В. О. по всем правилам военного искусства: с маскировкой и с ПВО – зенитными пулеметами. Построившись в колонну, на машинах своим ходом последовали на территорию МНР.
Служба в МНР
В первый момент по прибытию в МНР основная задача наших четырех рот связи сводилась к тому, чтобы создать впечатление у японцев и их агентуры, что на территории МНР вступило несметное количество Советских войск. Поэтому наши роты связи все время меняли место дислокации, оборудовали землянки для жилья (известно, что МНР – безлесная страна), которые занимали другие части, а мы перебрасывались в другое место, где тоже рыли землянки
30
(тут-то я намучился без ложки) пока не наступила зима. Земля замерзла, и мы остались зимовать в монгольских степях.
Поскольку, как упоминалось выше, роты были сформированы из запаса, то по существующим законам мирного времени рядовых не могли держать более трех месяцев вместе с мобилизованным автотранспортом и начали по частям отправлять домой. Каждую кандидатуру сортировали и к отправке рассматривали отдельно: кто обременен большой семьей, кто занимал на гражданке ответственную должность, кто по состоянию здоровья и по другим уважительным причинам. Первым эшелоном отправили две роты из четырех, а в декабре, когда прибыло новое пополнение – новобранцы, отправили остальные две роты вместе с остатками остального мобилизованного автотранспорта. Теперь на взвод осталась одна полуторка. После долгих странствований и рытья землянок, наконец, моему взводу поставили определенную задачу по специальности: выделили участок 300 километров постоянной воздушной линии связи с задачей содержать эту линию в исключительном состоянии, а в случае повреждений, немедленно устранять их.
Так как линия связи проходила близко и вдоль границы с Маньчжурией, а автомобильный тракт (дорога) проходила от границы на расстоянии 50 километров, то в нашу задачу еще входило передавать сведения (разумеется, зашифровано) на этапный пункт, находящийся на автомобильной дороге, о прибытии и убытии воинских частей, которым на этапном пункте готовили обед, обогревали их, мыли в бане и т. п. С этой целью на середине участка напротив этапного пункта линии связи мы оборудовали контрольный пункт с телеграфным аппаратом, а на этапный пункт сведения передавали по телефону, для чего между нашим контрольным пунктом и этапным проложили кабельную линию связи.
31
Разместился взвод в двух юртах, а третьей поставили обычную лагерную палатку для хозяйственных нужд и там же устроили себе баню и зажили по уставным законам воинской службы. Так как состав моего взвода до прибытия новобранцев состоял из отслуживших в армии срочную службу, то учить их военным премудростям не было необходимости, тем более что они только ожидали и во сне видели, когда прибудет новое пополнение и их отпустят домой. Поэтому все свободное время отдыха использовали на оборудование нашего «военного городка»: постелили дощатые полы в юртах, обтянули стены материей, сделали нары, поделали пирамиды для оружия, а вокруг палаток и юрт вырыли ячейки (окопы) для круговой обороны (ведь граница рядом). Изготовили, хотя и примитивные, но все же, снаряды для физической подготовки (брусья, перекладину, коня), оборудовали туалет. Даже лозунг написали: «Добро пожаловать». Так незаметно, при деле, и время прибытия пополнения пришло.
В декабре ночью из этого пункта на машинах прибыло к нам пополнение, и тут же нужно было на этих же машинах отправить отбывающих домой, передать и принять оружие и другое военное снаряжение. Все это мы сумели проделать по-военному быстро и организованно. Взаимно пожелали: нам, остающимся, – «удачной службы», а им, убывающим, – «благополучного возвращения домой». К чести уезжающих надо отметить (видимо с такой радостью уезжали домой), что все военное имущество и снаряжение, хотя и в очень короткий срок, да к тому же в полной темноте, было передано полностью и ничего с собой не увезли отъезжающие.
Остались мы, как Робинзоны на необитаемом острове. Кругом на расстоянии сотен километров степь и никого, кроме кочующих монголов со стадами, не встретишь и я,
32
командир взвода, как в воинской терминологии принято в таких случаях говорить: «сам бог и воинский начальник».
На следующий день построил я свой взвод новобранцев, начал их обучать военным премудростям. Начиная с азов по пунктам из устава «внутренней службы», что должен и обязан делать командир взвода. Прежде всего, ознакомился подробно с каждым солдатом (командир взвода должен знать все о каждом солдате своего взвода). Осмотрел их внешний вид, заправку (гимнастерка под ремнем) и результатом осмотра и ознакомления остался доволен: все ребята москвичи и из Белоруссии, грамотные, комсомольцы, службу в армии считают для себя почетной обязанностью (многие из них после срочной службы стали кадровыми командирами). Произвели разбивку взвода по отделениям и начали занятия по расписанию (со мной еще остался один командир срочной службы).
Занятия были по всем видам боевой и политической подготовки: политзанятия, строевая и физическая подготовка, уставы, тактика, стрелковое дело (теория и мат. часть оружия), топография и спец. подготовка по связи. После занятий остаток дня занимались согласно распорядку дня, как в воинских частях: час отдыха, уход за оружием и техникой, самоподготовка и личное время. Этого было много и, чтобы солдаты не скучали (ведь в степи, даже если и захочешь, тем более, зимой, некуда уйти в самоволку), мы фактически занимались и до, и после обеда.
Через два месяца солдаты моего взвода по всем видам боевой подготовки, а особенно по связи, были прямо-таки профессорами. Такие занятия, как строевая, физическая и другие занятия, что связаны с полем, мы проводили около юрт, а остальные в юртах. Тут же на середине юрты стояла железная печка, на которой готовился обед. Для топлива использовался сухой коровий навоз «кизяк», который летом собирали и складывали в кучи кочующие со стадами монголы
33
(они тоже его использовали). Иногда я позволял взводу поохотиться на волков и диких коз. Волчью шкуру сдавали в магазин и на вырученные деньги покупали для взвода сладости, тетради, свечи и т. п. Следует отметить, что, несмотря на то, что в юрте трудно было постоянно поддерживать тепло, а умываться нужно было на улице, во взводе за всю зиму не заболел ни один солдат.
Пришлось однажды выполнять и боевую задачу: к нам на легковой машине из роты отправили четырех солдат, а они в степи заблудились. Машина у них сломалась. Опасность была в том, что они, чего доброго, попадут в пургу и могут замерзнуть. От командира роты я получил приказ найти их. Надо признать, что мне просто повезло: выехал я и после долгого поиска заметил на один миг, как в степи мелькнул огонек. Там я их и нашел. Оказывается, что в этот момент, когда мелькнул огонек, у них догорел последний клок пакли, которую они жгли, и больше жечь было нечего. Обрадовавшись находке, мы одели их в козьи дохи, напоили горячим чаем, привезли к юртам и я доложил командиру, что потерявшихся нашли, приказ выполнен.
Через два месяца, в начале марта 1938 года к нам прибыл командир роты проверить, как обстоят у меня дела во взводе, находящемся изолировано от остальных взводов роты и командования. Проверили мой взвод по всем видам боевой и политической подготовки, внешний вид, соблюдение устава внутреннего распорядка. Получили мы от командира роты хорошие и отличные оценки. Не обошлось, конечно, без замечаний, но где и у кого их не бывает. Ознакомившись с положением дел в моем взводе, командир роты, видимо, решил, что для контрольного пункта и одного взвода будет расточительно держать инженера и, как показала проверка на первый случай, неплохого командира взвода и перевел меня к основному составу роты, а на мое место назначил другого
34
командира взвода. Жалко было расставаться с ребятами (привык к ним и они ко мне), но приказ есть приказ.
Основной состав роты размещался в населенном пункте Баин-Тумень (ныне - Чойбалса н). В этом населенном пункте размещался большой гарнизон: танковая бригада и много других частей. Для обслуживания связи гарнизона был узел связи с телеграфными аппаратами и радиостанциями и отдельно взвод связи. Меня назначили начальником узла связи и командиром отдельного взвода связи. Принятый мною взвод связи размещался в двух местах: радисты на радиостанции, а телеграфисты – в землянке возле телеграфной станции. Это создавало неудобство в соблюдении уставного воинского порядка и проведения занятий. Я добился у начальника гарнизона разрешения на перевод. Это дало возможность весь внутренний распорядок взвода поставить по военному образцу и порядку. Вскоре личный состав взвода, который я принял, был уволен в запас и ко мне во взвод поступили новобранцы. Пришлось, как и на контрольном пункте, начать боевую учебу и одновременно обслуживать аппаратуру узла связи, изучать технику связи, работать на телеграфных аппаратах и радиостанциях. Работы было невпроворот от подъема и до отбоя. Видимо, со своими обязанностями я справлялся, т. к. существенных замечаний не имел.
В декабре 1938 года нашего командира роты перевели в Улан-Батор (столица МНР) на должность командира батальона связи 57-го особого корпуса, части которого дислоцировались в разной части МНР. Понятное дело, что новый командир батальона старается перетянуть к себе тех, кого он видел на деле с лучшей стороны, и я был переведен тоже в Улан-Батор. Там меня назначили начальником узла связи при штабе 57-го особого корпуса и одновременно с обслуживанием действующей связи. Нужно было обучать прибывшее пополнение.
35
Улан-Батор
Личный состав батальона связи помещался в казармах, а для занятий были землянки, но необорудованные: без пола, дверей, со стен и потолка сыпалась земля, скамеек и столов тоже не было. Привел меня командир батальона в эти землянки и говорит: «Как хочешь устраивайся, а через неделю занятия надо начинать». Иду я после этого разговора по Улан-Батору и крепко задумался: как выйти из положения – приказ ведь надо выполнять. Вдруг я увидел строящийся военный госпиталь для МНР (строили, между прочим, китайцы и очень хорошо). Стройка была уже в стадии окончания, на дворе, как на всякой стройке, гора всяких досок навалена и другого леса. Я к прорабу: «Куда думаете лес девать?», - «Сдадим, куда прикажут». Я в министерство обороны МНР, нашел нужного начальника, объяснил ему мое положение и слезно начал просить, чтобы отдали этот лес батальону связи. Получив согласие, я совершил «марафонский бег» до батальона (8 км). Спешил, пока не передумали. Доложил командиру батальона, заготовил необходимую бумагу, которую в таком же темпе отнес в министерство обороны МНР и получил разрешение на вывоз леса. Все шло хорошо, а тут бензина нет в батальоне, но командир по этому случаю разрешил распечатать НЗ и дело пошло: целый день возили лес. Хватило для оборудования классов всего батальона. Настелили полы, обшили стены и потолки, сделали столы, скамейки, двери, повесили классные доски, провели электрическое освещение и даже занавески повесили. Прямо скажем, для начала мне повезло.
Началась служба в батальоне связи. Как начальник узла связи я должен был следить за работой смен, обслуживающих связь, а в батальоне я проводил занятия, обучал новобранцев устройству и эксплуатации сложной телеграфной аппаратуры, источников питания и так называемой коммутаторной и
36
измерительной аппаратуры. Вместе с продвижением по службе было повышено звание: из младших лейтенантов технической службы с одним кубиком в петлице в 1939 году звание «Военный инженер 3-го ранга» - это уже одна шпала в петлице. Такую шпалу носил только командир батальона и комиссар… И я с ними сравнялся. Иду с дежурства (был дежурным по связи), встречают меня командир и комиссар батальона, поздравляют с присвоением звания и тут же сняли кубики и вдели шпалы. Вернулся я в батальон, а мне дежурный, подав команду «смирно», докладывает как командиру батальона. Вскоре после этого было общее собрание офицеров батальона, на котором выбирали состав офицерского суда части и председателем этого суда избрали меня. Наметились явные сдвиги не только на службе, но и на общественном поприще.
Женитьба
И тут пришла пора вспомнить о Танюше, которая осталась в Новосибирске. По прибытии в МНР, когда я увидел, что нас не собираются бросать в бой с японскими самураями, я написал письмо дяде Танюши (она жила у него), описал, как проходит моя служба в армии и, между прочим (хотя, основная цель была именно это разведать), спросил, как там поживает Танюша. Но ответ получил не от дяди, а от самой Тани, да еще с фотографией. В письме, с некоторой обидой на меня за мое письмо с эшелона, говорилось, что она не собирается заводить новых поклонников, а остается, сколько бы ни пришлось ждать, верной тому согласию, которым она ответила на мое предложение в 1937 году. В подтверждение этого я через увольняющихся новосибирских военных передал в подарок отрез. При таком повороте дела и я в свою очередь в ответном письме подтвердил верность своего предложения и сохранил чувство любви к ней. Однако
37
завершить дело свадьбой не представлялось возможным, т. к. в 1938 году, в связи с вылазкой японской военщины на озере Хасан, войска, находившиеся на территории МНР, были приведены в повышенную боевую готовность и отпуска отменили.
И вот я решил воспользоваться случаем (присвоение звания сразу через две ступени и избранием меня председателем офицерского суда части), набрался смелости и обратился к командиру батальона с просьбой о предоставлении мне краткосрочного отпуска, чтобы жениться. Коль скоро зашел разговор на эту тему, то стоит в этом месте упомянуть такой характерный момент.
В начале 1939 года к нам в батальон прибыло около 30 девушек, так называемых «хетагуровок» (по призыву комсомолки Хетагуровой: «Приезжайте к нам, девушки, на Дальний восток»). Прибывших девушек разместили по различным службам: столовая, прачечная, мед. часть и др. Но через месяц – два все девушки повыходили замуж, стали женами офицеров. Осталась только одна и то потому, что она в дороге заболела и, пока лежала в лазарете, ее подстригли под «0». Видимо из-за этого у нее с замужеством и подзатянулось. В этакой обстановке и я не хотел оставаться холостяком, тем более, что и девушке ждать так долго (около двух лет) не очень-то легко.
Получил я отпуск на 10 дней, нужно было успеть все оформить. Но как гласит пословица: «как настало бедному Макару жениться, так и ночь коротка». Добирался я в Новосибирск с приключениями: в конце апреля до станции Улан-Удэ нужно было добираться на автомашине около 600 км, но из-за паводков посносило мосты и через водные преграды пришлось добираться вброд на лошадях и, наконец, последние 30 км пешком, с чемоданом на плечах. В Улан-Удэ два раза наш вагон не прицепляли к проходящему поезду из-за неисправности. Все же, преодолев все препятствия, я 1-го
38
мая прибыл в Новосибирск (разумеется, на первомайскую демонстрацию мы не пошли). 2-го мая, захватив энное количество бутылок и закуски, мы отправились на такси в деревню Кубовая, где жили ее родители, и явились, «как снег на голову». Для соблюдения традиций и приличий мы сказали, что явились за благословением и, получив его, начали играть свадьбу.
Долго гулять нам не пришлось, нужно было возвращаться в Новосибирск, оформляться и собираться в дорогу. С получением пропуска получилась непредвиденная задержка. Оказалось, что по существующим правилам пропуск выдают только через 10 дней после подачи документов. Дал я командиру части телеграмму, чтобы продлил отпуск, но ответа не получил, хотя комбат потом утверждал, что разрешение было дано, тоже по телеграфу. Делать нечего: военная дисциплина, отпуск на исходе, нужно к сроку быть на месте. Оставил я супругу (пусть меня догоняет), а сам отбыл в часть. Конечно, для нее было впервые такое путешествие и нужно было проявить смелость и практичность, мужество и геройство. Все обошлось, и она благополучно добралась до Улан-Батора, но в тот же день я улетел в Талицин-Булак, где на реке Халхин-Гол началось вторжение японцев в МНР. Уже шли бои.
