Памятник у деревни Турки-Перевоз.
В районе деревни Турки-Перевоз погиб известный писатель Владимир Петрович Ставский, который приехал под Невель для изучения опыта боевой работы девушек-снайперов.
См. : http://gorodok.ort.spb.ru/2005/project/ … /horse.htm

Мемориальное воинское захоронение

10 апреля 1947 года на заседании горсовета было решено создать одно кладбище - на Поголке (улица Колхозная). Для организации работ по перезахоронению была создана специальная комиссия. В 1948-1950 гг. на Поголку перенесены останки воинов из большинства могил, расположенных прежде всего в центре города, в том числе захоронения с площади Ленина, могилы В.П. Ставского и В.Д. Сибирцева, находившиеся вблизи площади Ленина.
15 апреля 1950 года исполком горсовета расширил территорию братского кладбища. В том же году было закончено перенесение туда останков воинов из оставшихся захоронений. 2 марта 1951 года исполком горсовета рассмотрел проектное задание по благоустройству воинского мемориального захоронения.
Задание, составленное «Великолукоблпроектом», было одобрено и объявлен конкурс на лучшее оформление памятников и монументов на кладбище.
Значительной перестройке памятники и надгробья подверглись летом 1957 года в соответствии с решением исполкома горсовета от 23 мая того же года.
Тогда были поставлены новые мемориальные доски и плиты, могилы облицованы бордюром, спланированы дорожки, сверена правильность фамилий и имен павших. Очередная замена многих памятников, мемориальных плит проведена в конце 70-х - начале 80-х гг.
По центру проложена дорожка, которая заканчивается у памятника павшим воинам. На высоком бетонном постаменте высится цементная фигура Воина с автоматом в правой и знаменем в левой руке. Общая высота памятника 6 м.
Сейчас на Воинском мемориальном захоронении 17 братских и 142 одиночных могил. Здесь покоятся только останки воинов и великолучан, павших в годы Великой Отечественной войны. Появляются и новые могилы.
Так, в 1962 году сюда были перенесены: массовое захоронение воинов и жителей Великих Лук, обнаруженное при земляных работах на улице Некрасова, позднее братское захоронение с территории завода электротехнического фарфора, останки комиссара Василькова, обнаруженные в городе Острове при земляных работах, и другие.
22 июня 2009 года захоронены останки 30 воинов Красной Армии.
На сегодня известны имена воинов, погибших на нашей территории и похороненных на Воинском мемориальном захоронении, 6346 человек:
- офицеров - 460,
- солдат - 5878,
- партизан - 8.
Накануне Дня Победы в 1977 году на территории кладбища полукружием установлены бетонные стелы: по 11 на каждой стороне от центральной дорожки. На каждой из них по 6 металлических табличек с начертанными установленными именами павших. Каждый год этот список пополняется новыми именами.

Герои 1941 года.
На Воинском мемориальном захоронении находятся братские могилы воинов 22-й армии, оборонявшей город в июле - августе 1941 года, 48-й танковой дивизии, одиночные могилы Василия Зверева, Михаила Федоровича Русакова, лейтенанта Евсея Фрейдлина, 60-летнего пулеметчика-латыша Эдуарда Петровича Звирбула и другие.
Больше месяца воины 22-й армии вместе с ополченцами обороняли наш город. Без их подвига не было бы и победы в 1945 году. Храбро сражались танкисты 48-й танковой дивизии, они нанесли большой урон противнику.
Начальник городского отдела НКВД Михаил Федорович Русаков и офицер 31-го отдельного армейского полка связи лейтенант Евсей Аронович Фрейдлин мужественно вели бой 19 июля 1941 года в подвале городской бани. Они спасли от смерти группу женщин и детей, отстреливались до последнего патрона. Здесь их обезображенные трупы нашли бойцы ополчения, возвратившиеся в город 21 июля 1941 года. Лейтенант Фрейдлин посмертно был награжден орденом Красного Знамени. Это был первый с начала войны боевой орден в 22-й армии. В связи с 20-летием победы над фашизмом Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 мая 1965 года Михаил Федорович Русаков посмертно награжден орденом Отечественной войны II степени.
Василий Зверев, которому не исполнилось и 16 лет, 18 июля 1941 года на углу улиц Октябрьской и Ленина подбил вражеский танк, а 24 августа комсомолец-ополченец с пятью товарищами совместно с красноармейцами отражал атаки десантников, высадившихся в районе аэропорта. При отходе из города по узкому участку правого берега Ловати осколком одной из вражеских мин был убит. Василий Зверев награжден в 1965 году посмертно орденом Отечественной войны I степени. Его имя внесено в Книгу почета ЦК ВЛКСМ, его именем названа одна из улиц нашего города.
Рядовой Кунгурцев Василий Александрович геройски погиб в 1941 году при защите города Великие Луки.
В боях при обороне города отличился 60-летний пулеметчик-латыш Эдуард Петрович Звирбул. Его меткий огонь опустошал вражеские ряды. Немецкие автоматчики заметались по полю, а затем отступили, унося с собой убитых и раненых.
В эти дни трагически погибла подрывная комсомольская группа, оставленная для работы в оккупированном городе. В нее входили Валентин Янкевич (руководитель), Богданов, Назарова и другие. Немцы схватили комсомольцев и всех расстреляли в районе поселка Карцево.
22 июля на площади Ленина освобожденный город хоронил погибших воинов и замученных фашистами великолучан. Здесь же состоялся большой митинг. У холма братской могилы воины-ополченцы дали клятву: не жалеть сил для разгрома врага, победить или умереть.
На некоторых могилах мы читаем надписи: неизвестный солдат. Имена погибших не установлены. Склоним головы перед плитами и скажем великие слова: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен».
Слева от главной дорожки - могила Героя Советского Союза Матвея Кузьмина. 14 февраля 1942 года в Великолукском районе у Малкинской высоты повторил подвиг Ивана Сусанина старый колхозник, житель Великолукского района Кузьмин Матвей Кузьмич. Он завел 250 фашистов-карателей в расположение нашей части, все они были уничтожены.
О подвиге нашего земляка узнала вся страна. 9 мая 1965 года Матвею Кузьмичу Кузьмину Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено высокое воинское звание Героя Советского Союза посмертно. В городе Великие Луки его именем названа улица. В Москве на станции метро «Измайловский парк» установлен памятник Матвею Кузьмину.
В северо-восточной части кладбища - могила великолукских подпольщиков, патриотов, расстрелянных немецко-фашистскими захватчиками 19 марта 1942 года.
Подпольщики-полиграфисты Цветков Василий Илларионович, Нечаева Надежда Константиновна, Богданов Родион Богданович, Колпаков Егор Гаврилович, Гусева Антонина Васильевна, Бонифатий Корк и другие патриоты в оккупированном городе печатали и распространяли антифашистские листовки, освобождали военнопленных, устраивали диверсии на заводах и железной дороге. В феврале 1942 года они были арестованы. Палачи подвергли их страшным пыткам в гестапо, но не смогли сделать предателями, заставить отречься от своей Родины. В нравственном отношении великолукские герои оказались выше своих мучителей. Они также своей героической деятельностью приближали День Победы.

Великолукская наступательная операция
24 ноября 1942 года началась Великолукская наступательная операция, которую назвали «Сталинградская битва в миниатюре». Она продолжалась около 2-х месяцев. Руководили Великолукской наступательной операцией генерал армии Жуков Георгий Константинович, генерал армии Пуркаев Максим Алексеевич, командующий Калининским фронтом, генерал-лейтенант Галицкий Кузьма Никитович, командующий 3-й ударной армией. За доблесть и героизм, проявленные в ходе Великолукской операции, правительственными наградами было награждено свыше 10 тысяч бойцов и командиров. Эта операция имела большое значение в ряду решающих событий рубежа 1942-1943 гг. Только убитыми враг потерял свыше 59 тысяч человек. Нашими войсками было взято в плен 4025 человек.
Успешные действия 3-й ударной армии на узком участке фронта сковали около 10 немецких дивизий.
Более 30 тысяч воинов Красной Армии погибли во время Великолукской наступательной операции.
26 национальностей участвовали в освобождении нашего города и района: русские, украинцы, белорусы, эстонцы, латыши, киргизы, казахи, армяне, грузины… Все они лежат рядом под могильными плитами. Воины всех национальностей были одной семьей, сражались за единую страну.
На Воинском мемориальном захоронении 3 братские могилы эстонских воинов. Около двух тысяч эстонцев похоронено здесь, среди них - младший сержант Лайдвее Аугуст Аугустович, рядовой Неерис Вальтер Яанович, младший сержант Ниит Арнольд Михайлович, подполковник Пехк Альберт Матвеевич, командир 354-го стрелкового полка, героически погибший в сражении в районе Новоселенино, майор Арно Ян Савельевич.
25 декабря 1942 года бойцы 291-го полка 8-го эстонского стрелкового корпуса получили приказ атаковать хорошо укрепленные позиции фашистов около деревень Смоляниново и Куракино. Наши бойцы должны были выйти к железной дороге. В полдень после артиллерийской подготовки началась атака. Пехота двинулась вперед под пулеметным огнем противника. В самый разгар боя контужен командир полка.
Руководство боем в самый критический момент взял на себя комиссар Ян Арно. Он сам повел бойцов на штурм укреплений. Внезапно появились немецкие танки. Раненый комиссар упал, и один из танков направился прямо на него. Его именем названа одна из улиц нашего города.
148 воинов-киргизов покоятся на Воинском мемориальном захоронении, среди них - рядовой Адылов Таток, старший сержант Нурматов Абдулахис, ефрейтор Худабергенов Турабек, сержант Кумашев Каримсак и другие.

Братская могила воинов 257-й стрелковой дивизии
Воины этой дивизии много сделали для освобождения нашего города. Они наиболее успешно уничтожали фашистскую группировку. У них наименьшее число потерь. Командир дивизии - полковник Дьяконов Анатолий Александрович.
Торопецкое шоссе (ныне проспект Ю. Гагарина) было свидетелем бессмертного подвига солдат и офицеров 257-й стрелковой дивизии в дни освобождения города. Танкист Иван Пасечный первым прорвался на Торопецкое шоссе за Лазавицей, уничтожил много фашистов и здесь героически погиб.
5 января 1943 года при освобождении города Великие Луки геройски погиб рядовой 257-й стрелковой дивизии Ромах Филипп Тимофеевич.
18 апреля 1943 года 257-я стрелковая дивизия Героя Советского Союза Дьяконова Анатолия Александровича за стойкость, мужество, массовый героизм, проявленный при штурме Великих Лук, была преобразована в 91-ю гвардейскую.

Братская могила воинов 357-й стрелковой дивизии
С 13 декабря 1942 года по 17 января 1943 года дивизия принимала активное участие в освобождении города Великие Луки. Командовал дивизией полковник Кроник Александр Львович. Частями дивизии был освобожден центр города, а 16 января 1943 года взята крепость - один из наиболее укрепленных пунктов фашистов на территории Великих Лук.
За мужество и героизм, проявленные в боях при освобождении города Великие Луки, 1218 солдат и офицеров были награждены орденами и медалями, а дивизия получила первую благодарность от Верховного Главнокомандующего.
В этой могиле похоронены парторг 1190-го стрелкового полка капитан Щербаков Николай Федорович, заместитель командира 1188-го стрелкового полка майор Вячкилев Константин Дмитриевич, комиссар батареи 1190-го стрелкового полка Клеетов Константин Георгиевич, политрук минометной роты 1190-го стрелкового полка Корепанов Николай Степанович, командир артиллерийского дивизиона майор Поздеев Григорий Андреевич.
Бессмертный подвиг, совершенный героическим экипажем 13-го гвардейского танкового полка 3 января 1943 года на территории великолукской крепости, - одна из незабываемых страниц истории сражения за Великие Луки.
Ринувшись в одиночку на окруживших его гитлеровцев, краснозвездный тяжелый танк КВ огнем и гусеницами уничтожил противотанковое орудие и большую группу вражеской пехоты. Вскоре фашистам удалось его поджечь. Не имея возможности вернуться к своим и не желая сдаваться врагу, танкисты направили горящую машину в расположенное в крепости озеро. Вошедшие в бессмертие пять верных сынов русской земли, павших смертью храбрых.
Великая человеческая судьба! Поклонимся до земли командиру танкового взвода гвардии младшему лейтенанту Шеметову Павлу Ивановичу, старшему механику-водителю Ребрикову Петру Георгиевичу, гвардии старшему сержанту, старшему радисту Прияткину Михаилу Федоровичу, командиру орудия, гвардии старшине Гукову Семену Алексеевичу, младшему механику-водителю, гвардии старшему сержанту Касаткину Андрею Ефимовичу.
Героически сражались воины 381-й стрелковой дивизии. Удар этой дивизии севернее Великих Лук оказался совершенно неожиданным для врага, командовал дивизией полковник Маслов Борис Семенович. Дивизия наносила удар на Крюково и перерезала железную дорогу Великие Луки - Новосокольники. 27 ноября 1942 года 381-я стрелковая дивизия одним полком овладела Крюково, активно участвовала в освобождении города Великие Луки.
На Воинском мемориальном захоронении находятся и братские могилы 47-й механизированной и 31-й стрелковой бригад, 13-го гвардейского, 27-го, 34-го танковых полков и 146-го отдельного танкового батальона, 33-й отдельной танковой бригады.
По обе стороны памятника Воину полукругом расположены одиночные могилы, а по бокам могилы Ставского В.П. и Сибирцева В.Д.
Свой последний бой писателю-воину Ставскому В.П., бригадному комиссару, пришлось принять 14 ноября 1943 года под Невелем у деревни Турки-Перевоз. Один из «тигров» был особенно близко, и, возвращаясь уже в сумерки из штаба батальона, Ставский захотел осмотреть танк. Никто не обязывал его это делать, просто никогда и ни о чем В.П. Ставский не писал с чужих слов, привык брать материал «с первых рук». До «тигра» оставалось каких-то полсотни метров, когда бригадного комиссара сразила вражеская пуля. Последние годы жизни Ставского были целиком и безраздельно заполнены работой в армии, на фронте.
За боевые заслуги Ставский Владимир Петрович награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Красного Знамени Монгольской Народной Республики, многими медалями.
Депутат Верховного Совета СССР, известный писатель Ставский В.П. был похоронен в сквере у площади Ленина в городе Великие Луки. В похоронах участвовали его боевые товарищи, в том числе писатель Александр Фадеев. В 1950 году его останки перенесены на Воинское мемориальное захоронение.
По решению Союза советских писателей СССР 7 декабря 1952 года на его могиле на Мемориальном воинском захоронении установлен памятник, который представляет из себя четырехгранную стелу из черного мрамора, ее высота 4 м. Надпись на цоколе стелы: Владимир Петрович Ставский. Писатель. Воин. Большевик. 30VI.1900 - 14XI.1943 года.
По поручению Союза писателей СССР памятник открыл участник Великой Отечественной войны Герой Советского Союза П.П. Вершигора. Именем Ставского названа улица в заречном районе города Великие Луки.
Сибирцев Виталий Дмитриевич, гвардии генерал-майор, заместитель командующего артиллерией Калининского фронта. 15 декабря 1943 года во время жестокой бомбежки немцами огневых позиций наших «катюш» гвардии генерал-майор артиллерии В.Д. Сибирцев погиб на своем боевом посту.
31 марта 1943 года ему было присвоено звание генерал-майора. За боевые заслуги перед Родиной В.Д. Сибирцев награжден орденами Кутузова II степени, Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны I степени (посмертно), многими медалями.
В 1950 году его останки перенесены на Воинское мемориальное захоронение, где по решению исполкома горсовета от 7 декабря 1952 года на его могиле установлен памятник-обелиск, его именем названа улица в заречном районе города Великие Луки.
Мемориальное воинское захоронение - предмет особой заботы великолучан. Уже высоко поднялись деревья, посаженные здесь нашими земляками в 1946-1947 гг.
Могилы воинов с ранней весны и до поздней осени утопают в цветах. Цветы на могилах и у памятников.
Ежегодно на кладбище приходят тысячи великолучан и гостей города, чтобы отдать дань глубокого уважения светлой памяти павших в борьбе с фашизмом.
Память бессмертна.

Материал подготовила заведующая Центром патриотических инициатив имени А. Матросова краеведческого музея 
Елена КОНДРАТОВИЧ
Ветераны Великой Отечественной войны. 1976 год.
См. : http://www.vlpravda.ru/statii/113-memor … nenie.html

ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ
Могила писателя Ставского В.П. (Мемориальное воинское захоронение)

Мраморный обелиск на могиле депутата Верховного Совета СССР первого созыва, писателя Владимира Петровича Ставского, погибшего 14 ноября 1943 года в деревне Турки-Перевоз, под городом Невелем. На передовой В.П. Ставский находился в качестве корреспондента газеты «Правда». Писатель собирал материалы для книги о девушках-снайперах. В его полевой сумке, хранящейся ныне в Краеведческом музее, имеется список девушек-снайперов и фотография Ставского в кругу фронтовичек. Это последняя фотография писателя-воина, участника гражданской войны и войны в Испании, автора известных повестей «Станица», «Разбег», «На гребне» и других произведениях.
Памятник В.П. Ставскому, открытый на Воинском захоронении в декабре 1952 года, представляет собой черный шестигранник с яркой, позолоченной пятиконечной звездой. На гранитной плите постамента короткая надпись: «Владимир Петрович Ставский, писатель, воин, большевик 30/VI - 1900 - 14/XI-1943». Памятник воздвигнут на могиле писателя (сюда перенесен прах Ставского с места временного захоронения).
См. : http://www.vlukicultura.ru/heritage/pam … t/stavskiy

Улица СТАВСКОГО в Пензе.

Бывшая Малая Федоровка (начало XIX в.).
С 1944 года улица стала носить имя Владимира Петровича Ставского (Кирпичникова) (1900-1943) — известного русского советского писателя и журналиста, уроженца города Пензы.
Детские и юношеские годы его прошли на улице Пески. В 1911-1916 годах он учился в реальном училище (ныне средняя школа № 4), работал на трубочном заводе и бумажной фабрике «Маяк революции» (ныне АО «Маяк»). На Доме культуре «Маяк» установлена мемориальная доска, посвященная В. П. Ставскому.
Во время выступления белочехов в конце мая 1918 года в Пензе В. П. Ставский был командиром красногвардейского отряда Рузаевки, который под его командованием принимал участие в ликвидации контрреволюционного выступления. В годы гражданской войны будущий писатель сражался на Северном Кавказе и в Крыму.
После Гражданской войны 1918-1920 гг. он поселился в Ростове-на-Дону, где и началась его литературная деятельность. Как военный корреспондент, был и в республиканской Испании в 1937 году, на Халхин-Голе (1939), на фронтах Великой Отечественной войны. В одном из боев в ноябре 1943 года на Псковщине под городом Невелем он был срезан автоматной очередью. Погиб как солдат, но живут написанные им очерки и статьи.
На этой улице на доме № 9 установлена мемориальная доска, рассказывающая о том, что здесь в мае 1923 года был организован первый западный отряд юных пионеров города.
Находится в районе улицы Пушкина, между улицами Революционной и Бакунина, параллельно улицам Халтурина и Космодемьянской.
См. : http://penzagard.ru/stavskogo-ulica.html

Улица Ставского в Великих Луках.
Владимир Петрович Ставский (Кирпичников), советский писатель, секретарь Союза писателей СССР, депутат Верховного Совета СССР. Во время Великой Отечественной войны - бригадный комиссар, военный корреспондент газеты «Правда». Участник Великолукской операции. Погиб в ноябре 1943 года под Невелем у д.Турки-Перевоз. Похоронен на Великолукском Братском кладбище.
19 июня 1947 года решением исполкома горсовета улица Долгая переименована в улицу Ставского.
На улице Ставского находятся старинный дом начала 19 века, т.н. «дом врача», онкологический диспансер, здание бывшего духовного училища 1914 года, мемориальный музей знаменитого математика академика И.М.Виноградова.

См. : http://www.eduvluki.ru/dop/upr/detail.p … mp;sch_id=

Ставский Владимир Петрович (1900–1943)
Ставский В.П. Станица. Кубанские очерки. – М.-Л.: Моск. рабочий, 1929.
Ставский В.П. Разбег. – М.-Л.: ОГИЗ-Гос. изд. худож. лит., 1931.
Ставский В.П. Колхозные записки. – М.-Л.: Гос. изд. худож. лит., 1932.
Ставский В.П. Атака. – М.: Журн.-газ. объед-е, 1933.
Ставский В.П. Кубанские записи. Очерки. – М.: Сов. писатель, 1935.
Ставский В.П. Бесстрашие и находчивость. – М.: Госполитиздат, 1941.
Ставский В.П. В боях за Родину. – М.: Госполитиздат, 1941.
Ставский В.П. Из фронтовых записей. – М.: Гос. изд. худож. лит., 1941.
Ставский В.П. Казаки. – М.: Гос. изд. худож. лит., 1941.
Ставский В.П. Молниеносный удар. Из эпизодов войны с белофиннами. 1939–1940 гг. – М.: Госполитиздат, 1941.
Ставский В.П. На дальних рубежах. – М.: Сов. писатель, 1941.
Ставский В.П. Рассказы о боях. – Ростов-на-Дону: Рост. кн. изд., 1941.
Ставский В.П. В блиндаже. (Быль). – М.: Воениздат, 1942.
Ставский В.П. На фронтах Отечественной войны. – Свердловск: Гослитиздат, 1942.
Ставский В.П. Связисты. – М.: Худож. лит., 1942.
См. :
http://www.textfighter.org/text6/89_sta … dozh_9.php
http://evartist.narod.ru/text6/89.htm#з_23

Материалы литературного архива.
Номер фонда: 1712
Ставский Владимир Петрович (1900-1943) - писатель
Крайние даты документов: 1912 - 1943 гг.
Количество единиц хранения: 955
Просмотреть описи
Просмотреть единицы хранения
Оп. 1. 1912 - 1943 гг.
Рукописи В. П. Ставского. Очерки и рассказы: "Путь Анки" (1926), "Летопись великих дел" (1933), "Еще одна славная победа" (1939), "Кровь народная" (1941) и др.; рецензии на книги М. В. Водопьянова, В. П. Ильенкова и др. (1932 - 1939); стенограммы бесед и выступлений на юбилее Джамбула, на вечере памяти М. Залки и др. (1933 - 1941); некролог Н. К. Крупской (1939); "Суховей" - пьеса [1930-е гг.]; автобиография (1942) и др. Всего 72 рук.
Записные книжки В. П. Ставского 118 (1924 - 1943).
Письма В. П. Ставского: Р. С. Землячке (б. д.), В. Г. Лидину (1938) и др. Всего 12 адр. Письма В. П. Ставскому: П. Г. Антокольского 2 (1938 и б. д.), А. А. Антоновской (1940), И. Барбаруса (1940), А. И. Безыменского (1927), В. П. Беляева 4 [1941 - 1943], В. В. Вересаева 3 (1940), А. Веселого (1929), А. К. Виноградова 19 (1938 - 1942), Н. Е. Вирты (1936), В. В. Вишневского 27 (1936 - 1942), Ф. В. Гладкова 9 (1938 - 1941), А. А. Жарова 2 (1941, 1942), И. Ф. Жиги (б. д.), В. П. Ильенкова 2 (1939 и б. д.), В. М. Инбер (1942), М. В. Исаковского 2 (1928, 1929), А. А. Караваевой (1939), В. М. Киршона (1928), В. И. Костылева 2 (1939 и б. д.), И. А. Кочерги (1938), В. И. Лебедева-Кумача (1942), Л. М. Леонова 5 (1938 -1942), Г. А. Медынского (1942), Л. 3. Мехлиса (б. д.), С. В. Михалкова (1940), П. Г. Низового 2 (1940 и б. д.), И. А. Новикова 6 (1938 - 1943], С. А. Обрадовича (1939), Л. И. Ошанина [1941], П. А. Павленко 6 (1930), Ф. И. Панферова (1941), Л. Первомайского (1940), Н. Ф. Погодина 3 (1940 и б. д.), В. Ф. Плетнева (1940), Н. И. Подвойского (1940), М. М. Пришвина 7 (1940 - 1941), А. А. Прокофьева (б. д.), И. И. Садофьева 2 (1933), В. М. Саянова 2 (б. д.), А. И. Свирского (1940), А. С. Серафимовича 3 (1938 - 1943), Э. Синклера (1939), К. М. Симонова (б. д.), П. Г. Скосырева (1934), М. Л. Слонимского (б. д.), Л. С. Соболева (б. д.), А. В. Софронова (1933), А. А. Суркова 6 (1929 - 1942), М. Танка (1940), Е. В. Тарле (1939), А. Т. Твардовского 2 (1939), А. Н. Толстого 2 (1936, 1937), И. П. Уткина [1942 - 1943], А. А. Фадеева 10 (1927 - 1939), М. Ф. Чумандрина 11 (1929 - 1930), М. С. Шагинян 6 (1937 - 1941), В. Я. Шишкова 3 (1940 и б. д.), М. М. Шкапской (1939), Г. А. Эль-Регистана 4 (1938 - 1940), И. Г. Эренбурга 2 [1936, 1939] и др. Всего 364 корр.
Письма В. П. Ставскому начинающих писателей, красноармейцев, колхозников (1927 - 1943); письмо членов Интернациональной ассоциации писателей Л. Арагона и др.; (1938).
Мандаты, удостоверения, характеристики, выданные В. П. Ставскому редакциями газет, учреждениями и войсковыми частями (1923 - 1942); договоры с изд-вами и редакциями журналов (1931 - 1943); материалы о деятельности В. П. Ставского в редакции газ. "Молот", в РАПП, в ССП (имеются письма Н. К. Крупской - фотокоп. 2 (1937), в редакции журн. "Новый мир" (1924 - 1943); материалы депутатской деятельности В. П. Ставского (1936 - 1943).
Материалы о гражданской войне, колхозном строительстве на Кубани, боях на Халхин-Голе, и Финской и Великой Отечественной войнах (1928 - 1943).
Отзывы читателей о произведениях В. П. Ставского, статьи и заметки о нем - газ. и журн. выр. (1931 - 1941); библиографии произведений В. П. Ставского (б. д.).
Фото В. П. Ставского 50 [1923 - 1943]; фронтовые фото 253 (1939 - 1942).
Рукописи разных лиц: А. И. Зонин и В. М. Киршон "Буки-аз-ба. (Ответ Г. Х-ву)" - статья (б. д.), А. П. Платонов "Дед-солдат" - рассказ, маш. (б. д.) с прилож. отзыва В. П. Ставского.
Оп. 2-3. 1918 - 1943 гг.
Рукописи В. П. Ставского. Сборники очерков: "Станица" [1929], "Разбег" [1929 - 1930], "Фронтовые записи" [1941]; рассказы и очерки (1923 - 1943); статья, поcв. 6-й годовщине Красной Армии (1923); воспоминания о работе в тылу у белых (1921); автобиография [1940]; дневники (1930 - 1940) и др. Всего около 100 рук.
Записные книжки В. П. Ставского 55 (1922 - 1943).
Письма В. П. Ставского: Л. Л. Авербаху [нач. 1930-х]. А. А. Жданову (1940), Л. М.Кагановичу (приложены письма В. В. Вишневского В. П. Ставскому и Л. С. Соболева В. В. Вишневскому) 3 ([1934] - 1938), В. Г. Лидину (1938), Л. З. Мехлису (приложено письмо В. В. Вишневского В. П. Ставскому) 8 (1932 - [1939]), А. А. Фадееву 3 ([1930-е] - 1938), А. С. Щербакову 2 (1942, 1943) и др. Всего 10 адр.
Письма и заявления В. П. Ставского в ЦК ВКП(б), Культпроп ЦК ВКП(б), КПК ЦК ВКП(б), НКВД (1929 - 1938).
Письма В. П. Ставскому: Р.М.Акульшина (1938), В. В. Вишневского (1942), Л. З. Мехлиса (1933), П. А. Павленко (1936) и др. Всего 11 корр.
Личное дело В. П. Ставского (1921 - 1928); анкета [1933]; его заграничные паспорта (1935 - 1936); письма в ССП о гибели В. П. Ставского (1943).
Документы, собранные в связи с чисткой партийных организаций (1934), "Материалы о Финляндии" (1939), "Семенное дело в Азово-Черноморском крае" (1934).
Фото В. П. Ставского, индивидуальные и в группах с А. С. Новиковым-Прибоем, А. А. Фадеевым и др., 7 (1918 - 1943).

http://www.rgali.ru/object/11039348?lc=ru

В. Ставский.
Первый бой

Вспомните про Сычова в разговоре с любым халхингольцем — и он тотчас отзовется сердечной улыбкой, радостным словом:
— Комиссар 9-й мотомехбригады! Как же, знаю! Он был во всех боях с начала и до конца.
И сразу польются воспоминания...
Грохотал ли бой, или части на отдыхе приводили себя в порядок, — Сычов всегда с бойцами, с народом. И неизменно рядом с ним товарищам было тепло.
Сычову тридцать семь лет. Отец его работал горновым на Саткинском металлургическом заводе на Урале. И сам Сычов Василий Андреевич работал на этом заводе с 1914 года; в 1922 году пошел добровольцем в Красную Армию.
Еще до боевых действий о нем шла слава как о замечательном политическом работнике. Но развернулся он и вырос здесь, в боях против японских захватчиков.
9-я мотомехбригада действовала отдельными своими подразделениями еще в майских боях. Автоброневой батальон прошел маршем более 500 километров. Сразу же восемнадцать бронемашин были брошены в глубокую разведку боем. Руководили этой разведкой командир бригады майор Алексеев и комиссар Сычов.
Незнакомая местность. Трудное движение по сыпучим пескам. Экипажи продвигались вначале нерешительными бросками от рубежа к рубежу. Сычов решил идти в голове колонны. Проскочив вперед, он открыл люк башни, поднял Красный флаг и скомандовал:
— За мной!
А через полчаса броневики уже заняли новый рубеж.
На луговине, между буграми, валялись винтовки, одеяла, патроны. Накануне здесь был бой, и японцы бежали. Экипажи с любопытством разглядывали следы сражения.
Вдруг по луговине веером просвистели пулеметные очереди.
— По машинам!
Только Сычов заскочил в броневик — по дверке простучала очередь из пулемета. Комиссар приказал командиру роты Дурнову наблюдать и вести огонь с места. А сам продвинулся по глубокой складке вправо, к реке Хайластин-Гол. Там он тоже был обстрелян.
Кто же стрелял? Где-то вправо находилась монгольская кавалерийская дивизия. Может быть, бойцы по незнанию открыли огонь? После вчерашнего сражения могла быть сутолока, неразбериха. Надо разведать, во всем разобраться.
Сычов под огнем пробрался к монгольским кавалеристам. И они не знали, кто же впереди, на холмах долины Хайластин-Гола, кто ведет оттуда огонь. Сычов проскочил на своем броневике вперед, открыл дверку машины, выставил Красный флаг. Тотчас же по броне застучали японские пули. Да, это враги, огонь ведут японцы. Разведывательная задача была выполнена.
Таким оказалось боевое крещение Сычова.
Потом было много боев, но вот это движение с открытой дверкой, с флагом в протянутой руке, это ожидание вражеского огня — все неизгладимо врезалось в память.
Стремительным ударом были отброшены японцы. Броневики встали на границе. Экипажи наперебой делились впечатлениями. И каждый пристально и весело поглядывал на комиссара.
А у комиссара дел невпроворот. Он обошел все экипажи. Он видел, как пылают глаза у храбрецов, рвущихся в бой:
— Почему мы стоим? И вот это война?
— Хватить бы сейчас по японцам, пока они не удрали до Хайлара...
Он успокаивал горячие головы:
— Успеете, хватит и на вас войны!.. А на чужой земле нам делать нечего. Поняли? Наша задача — защитить братскую Монголию, и все!..
Погорячившиеся бойцы отвечали с улыбкой:
— Да мы понимаем, товарищ комиссар!
После майских сражений потянулись напряженные дни ожидания, разведок, тяжелых оборонительных боев.
Подошли остальные подразделения. В ротах было немало новых людей, из последнего призыва. Как будут они вести себя в бою? Комиссар внимательно присматривался к людям в боевой обстановке. Был среди них Занин. На зимних квартирах вел себя недисциплинированно. Совершил серьезный проступок, и его хотели отдать под суд. Но Сычов отложил дело Занина и теперь увидел как будто другого человека: отважного, храброго бойца. И не раз вспоминал: «Как хорошо, что не поторопились и сберегли человека!».
Быстро меняется обстановка на войне. Начинали скучать бойцы. Осточертели и эти песчаные бугры, и сыпучие гребни, и томительная жара.
Днем над фронтом с ревом проносились самолеты японцев. Они исчезали в просторах неба над нашей территорией. Бойцы видели вдалеке, за рекой, воздушные бои, падение пылающих, словно факелы, самолетов. В июне война шла в воздухе.
Утром 3 июля было тихо. В обед на левом фланге над монгольской кавалерией появился японский разведчик. Он кружился, закладывая крутые виражи. Вдали звучали орудийные выстрелы.
Вскоре наша разведка донесла, что с северо-запада движется колонна японских танков, за ней эшелоны бортовых машин с вражеской пехотой, а на флангах маячат полки конницы. А вскоре и простым глазом стало видно движение врага, бесспорное численное превосходство его сил. Над дорогами и над горизонтом встали рыжие, тревожные облака пыли.
Командир разведывательного батальона Кузнецов уже завязал бой. Сычов видел, как от соседа справа показались и помчались по травянистой долине навстречу противнику легкие броневики.
Из штаба фронта требовали срочных донесений. Напоминали под личную ответственность командира и комиссара, что отступление исключено. Позиции надо удержать любой ценой. Командир бригады Алексеев умчался в разведывательный батальон, на который с ходу повернули японские танки.
По всему фронту гремели пушки. Ружейная и пулеметная пальба слилась в сухую и дробную трескотню. Пикировали японские самолеты, бомбы рвались то тут, то там.
Комиссар находился на командном пункте. Он сам принимал по телефону донесения из частей. Вдруг к нему подбежал комиссар разведбатальона политрук Зорин:
— Товарищ комиссар, стрелково-пулеметный батальон отходит! Все погрузились на машины!
Глаза Сычова побелели от ярости.
— Сам видел?
— Сам.
— Пойдем!
Сычов бросился со всех ног с бугра. Зорин еле поспевал за ним. В лицо Сычова бил жаркий воздух. Бешено колотилось сердце.
«В прорыв, где стоял батальон, хлынет враг, — тогда вся бригада будет смята», — подумал он.
Комиссар спустился в узкую долину, на дорогу. Навстречу мчались грузовики. Сычов выбежал на середину дороги и встал, раскинув руки в стороны, преграждая путь:
— Стой!
— Стой! — кричал и политрук Зорин, становясь рядом с Сычовым. Колеса, зашуршав по траве, замерли. В кузовах машин попадали бойцы. Люди соскакивали и бежали к комиссару. И уже гремел на всю долину его яростный голос:
— Товарищи красноармейцы! Позиции надо удержать! На огневые шагом марш!..
Он быстро побежал вперед, не оглядываясь. Когда отбежал шагов сто, мимо, обгоняя его, уже мчались бойцы.
Батальон занял свой рубеж и отразил атаку японской пехоты. Зорин сказал:
— Товарищ комиссар, ведь еще бы несколько метров проехали машины, и нас не было бы в живых!
Сычов серьезно и тихо ответил:
— Я же знаю своих бойцов. И они знают меня. Какой же это будет комиссар, если за ним не пойдут люди? Я знал, что пойдут!..

В. Ставский.
Пятеро отважных

— Экипаж, помни присягу! Биться до последнего дыхания! Если убьют меня — командиром будет башенный стрелок. Последний из живых забирает пулемет — и к своим! В плен не сдаваться! Вперед!
Танк набирает ход. Близка линия степного горизонта.
В густой высокой траве он видит пехотинцев, они в защитном, в касках. Не свои ли? Но тут глаза Квачева ловят погончики.
— Осколочный!
Грохает выстрел. Еще. Из травы выскакивают японцы. Падают — уничтоженные огнем, раздавленные гусеницами.
— Впереди справа кавалерия! — кричит башенный стрелок Чешев.
— Диск! Быстро!
Квачев, повернув машину вправо, обрушивает всю силу огня на конницу. Кони вздымаются на дыбы. Падают, намертво давят всадников. Правее и левее — также грозно и стремительно мчатся танки.
И вдруг машина с ходу погружается в топь. На полу появляется вода, выше и выше.
Квачев слышит какой-то шум. По триплексу бьет очередь, осколки стекла впиваются в тело. Башенный схватился за лицо.
— Ранен?
Тот открывает глаза. Смотрит.
— Вижу! — вскрикивает радостно: — А, с такими ранами век бы воевать!
— Справа враг! — Квачев открывает огонь. И снова тишина. Прибывает, плещется в танке вода.
Оглядываясь вокруг, Квачев замечает в камышах очертания какого-то танка.
«Может быть, это та машина, которая громила японцев правее?» — мелькает мысль, и Квачев приказывает Чешеву выйти на разведку.
— Есть, товарищ командир! — бодро отвечает тот. Они приоткрывают люки. Квачев пристально глядит на Чешева. Двадцати одного года, масленщик с Нижней Волги, Алеша Чешев вопросительно поднимает выгоревшие брови. Мальчишески задорное лицо его безмятежно. Сильная рука крепко сжимает наган.
— Что, товарищ командир?
— Иди! Поглядывай! — грубовато и нежно говорит Квачев. Чешев вылезает из танка и идет по камышам, раздвигая их рукой.
Вот и соседний танк. Чешев подходит и стучит по броне.
— Есть кто живой?
Башенный стрелок подбитого танка Архипов слышит в тишине, как стучит, словно в броню, его сердце.
Он сидит рядом с механиком-водителем Аношиным у пушки. Внизу, на полу, лежит мертвый командир танка политрук Муратов. Их танк прошел все расположение врага, громя и сокрушая самураев, как вдруг очередь из крупнокалиберного японского пулемета пробила триплекс. Муратов был ранен в грудь навылет. Осев на сиденье, он закашлял кровью. Потом выпрямился, взялся было за оружие и бессильно склонился на затвор пушки.
— Товарищ Архипов, я не могу. Давай ты. За Родину, стреляй!..
Его положили на пол, и он, взглянув на товарищей признательными и затуманенными глазами, затих навсегда.
— По врагам — огонь! — срывающимся от горя голосом скомандовал Архипов. Аношин сел заряжать. Они открыли огонь по скоплению самураев.
Чешев стучит еще раз, потом другой, третий.
— Да что же вы молчите? Я танкист из части Яковлева! Чешев!
Мгновенно открыты люки. И какое же крепкое это пожатие дружеских рук!
— Я своим доложу! — Чешев мчится по камышам. Вскоре весь экипаж его танка, забрав пулеметы, диски, компас и бинокль, перебирается к Архипову.
— Как старший, принимаю команду! Чешев, наблюдай из камышей.
Квачев садится за пушку и открывает огонь по японцам, снова скопившимся на той стороне реки, у сопки.
Угасает золотой вечер. Слева над сопками долго пылает заря. Становится сыро и холодно.
— Что же делать? Будем к своим уходить, а? — спрашивает Квачев.
— Никогда! — звенит голос Аношина, и на усталом в масле и копоти его лице огненно блестят глаза. — Ни за что не уйдем!
— Машины не оставим! — дружно отзываются товарищи.
— Родина надеется на нас! Танкисты не подкачают! — И стремительный сероглазый физкультурник из Сталинградской области Квачев, и медлительный обычно, но быстрый в бою москвич, проходчик метро Архипов, и смолянин Филиппов с его мягким белорусским акцентом, и тихий Алеша Чешев, и пламенный Аношин, душа комсомольской организации части, — все они в дружеском порыве теснее прижались друг к другу. Пятеро отважных, спаянных любовью и преданностью к Родине, сильные нерушимой дружбой в бою.
На реку опустилась светлая ночь. Озноб изнуряет танкистов. Невдалеке слышится шумное движение машин, топот ног спустившейся с брони пехоты, потом пьяные крики «банзай».
К танку подходят самураи, стучат в броню, что-то кричат, потом шум затихает.
Около полудня танк осматривает японский офицер, усмехается и уходит.
— Скоро приведет гадов! — говорит Квачев. И верно: через полчаса появляется три десятка солдат. Они окружают танк.
Трое лезут на башню. Квачев видит в отверстие гранату в руках японца; он берется было за шлем, чтобы подставить его под гранату и выбросить ее обратно. Но тут же раздумывает: «опасно», — и целится в японца из нагана.
Увидев ствол, враг спрыгивает с танка, остальные — за ним следом.
Квачев, стремительно развернув башню, стреляет по врагам. Когда после разрыва снаряда улеглись тина и камыши, самураев уже и след простыл.
Грохот боя идет теперь в стороне от танка. Надежды на то, что свои скоро придут, почти не остается, и танкисты решили вернуться в часть. Они вытаскивают пулеметы и диски. Вечером Квачев выпускает последний снаряд.
Надо уходить. Но как же оставить танк? На глазах Акошина блестят слезы. Архипов открывает плоскозубцами краник бензопровода. Течет бензин. Аношин соединяет провода, вспыхивает, ревет пламя. Он выскакивает из башни, тушит в воде тлеющую одежду.
Танк весь в пламени. Пятеро танкистов бросаются в воду, плывут по течению. Сзади в полнеба столб огня, взрываются баки. По танкистам с обоих берегов ведут неистовую пальбу из пулеметов и винтовок. Они выбираются на берег и ползут, прижимаясь к траве. Ко всему прибавляется новая пытка — комары. Несметные тучи их покрывают лица и руки, забивают глаза и ноздри. Там, где танкист проводит по лицу рукой, остается кровавая каша, и снова все черно от подлого гнуса.
Несколько раз невдалеке проходят кавалерийские разъезды. Вот приближается группа пехоты. Один японец, увидев Архипова, вскидывает винтовку в двух шагах от него. Архипов стреляет из нагана в упор. И товарищи — тоже. Четыре самурая падают. С криками разбегаются остальные.
И вновь ползут танкисты. Натыкаясь на желтые японские провода, они старательно рвут их. Давно уже сброшены сапоги, изранены и кровоточат ноги.
Уже совсем стемнело, когда они выходят наконец на след танка и радуются ему.
В стороне слышен треск ночной перестрелки. Длинная очередь пулемета и свист пуль прижимают их к земле. Они отползают и замирают в траве. На темной синеве неба зажигаются звезды. Зудят комары.
И тут Квачев слышит хрипловатый голос:
— Товарищ командир...
— Это же наши! Наши! — шепчет Квачев товарищам, и у него перехватывает горло.
Танкистов радостно встречают боевые друзья. А через день Квачев с помощью товарищей вытаскивает танк и вновь ведет в бой.
Действующая армия, 1939 г.

См. : http://militera.lib.ru/prose/russian/sb … la/08.html

В. Ставский.
Комиссар-летчик

Между невысокими округлыми сопками лежит ровная долина. На склоне сопки неясно виднеются врытые в землю палатки командного пункта истребительного полка. Здесь тихо, летчики спят. В долине у самолетов всю ночь кипит работа. Техники, механики, мотористы внимательно осматривают самолеты, приводят их в боевую готовность.
На востоке ширится зеленая, светлая полоса. В долине ревут моторы. Это проверка. Оружейники заряжают и пробуют пулеметы. Вот прозвучала короткая очередь. Голубые мечи огня рвались из стволов пулеметов, и в предрассветных сумерках блеснули снопы светящихся зеленоватых пуль.
Комиссар полка Калачев осторожно приподнимается с постели, быстро и бесшумно одевается, остерегаясь потревожить сон летчиков. До подъема еще около часа — это самый крепкий сон.
— Гони, гони, гони! — шепчет во сне Виктор Рахов, самый молодой летчик в этой палатке, любимый, сердечный друг Калачева.
И комиссар, нежно улыбаясь, выходит из палатки. Уже алеет зорька. Синеют степные травы. Комиссар сбегает по склонам к самолетам, разговаривает с инженерами и техниками. Он пристально всматривается в обожженные солнцем лица.
Все работают быстро. Ни одного вялого жеста, ни одного хмурого взгляда. Калачев обходит все самолеты. Над сопками нестерпимо ярко вспыхивает солнце, и сопки, и степные просторы, и долины словно загораются ликующим светом.
Над командным пунктом с шипением взлетает белая ракета, через мгновение взлетает другая — красная. От палаток бегут к самолетам летчики. Вот уже ревут моторы. Летчики, застегнув парашюты и нахлобучив шлемы, проворно залезают в кабины самолетов.
Первым срывается с места самолет командира полка Кравченко. За ним по густой, высокой траве стремительно пробегают и взмывают в голубую лазурь остальные истребители. Набирая высоту, они описывают широкий круг над долиной. Одна за другой из-за сопок подходят эскадрильи. Кравченко покачивает свой самолет с крыла на крыло, и эскадрилья послушно пристраивается к нему.
Полк ложится на курс, прямо на фронт, навстречу японцам. Комиссар Калачев смотрит вслед. Он подается вперед, словно сам летит за истребителями. Самолеты уменьшаются, тают в глубине неба. Калачев в волнении сжимает руки, лицо его морщится от боли. Он забылся, и рана в плече от разрывной вражеской пули, рваная, глубокая рана, сразу напомнила о себе. Превозмогая боль, Калачев спешит к командному пункту. Начальник штаба докладывает, что разведка обнаружила за озером японский аэродром и самолеты на нем. Весь полк вылетел громить противника на его же аэродроме.
Комиссар очень ясно представляет себе: товарищи уже пронеслись над серебряной лентой реки, сейчас обходят стороной зенитки неприятеля, а вон впереди — голубая чаша озера.
Калачев заходит в палатку. Край ее приподнят. Веет легкая утренняя прохлада. Дежурные телефонисты сидят, не отнимая трубок от уха. Оттуда, с линии фронта, слышатся непрерывные сообщения. Телефонисты повторяют вслух:
— Шум моторов на северо-востоке...
— Показались истребители...
— Завязался бой...
— Наших меньше...
В сердце Калачева пахнуло острым холодком. Вокруг него собираются встревоженные товарищи. Кто-то яростно шепчет:
— Товарищ комиссар, почему же наших меньше, а где же вся наша моща?
— Наша моща сейчас подходит, — спокойно говорит комиссар.
Светлые глаза комиссара невозмутимы и добры. Он старательно приглаживает русые пряди волос, непослушно спадающие на высокий лоб, как будто это больше всего на свете занимает его сейчас. А в глубине души кипит волнение и тревога за товарищей, за всех друзей, которые там, в бою. Как же долго тянутся томительные минуты ожидания! Воображение уносит комиссара туда, в небо, где идут бои.
Все волнуются и томятся так же, как Калачев. Он заставляет себя думать о другом. Он подзывает к себе секретаря партийной организации и расспрашивает его: всем ли известно, что теперь можно давать рекомендацию боевым летчикам для вступления в партию и в тех случаях, когда рекомендующий знает его меньше года, но узнал его в бою.
Комиссар вспоминает своего друга Виктора Рахова. Встретились они только здесь, на Халхин-Голе. Узнал он его по ночным беседам, а еще больше в бою. Ну, как же не дать рекомендацию бойцу, с которым не раз смотрели смерти в глаза и отбивали у смерти один другого тоже не раз!
Из бескрайнего синего неба доносится шум моторов. Калачев сбегает в долину к месту посадки. Один за другим приземляются истребители. Подскакивая на траве, они бегут все медленнее. Калачев уже проверил и пересчитал всех — все вернулись, все хорошо. Он подбегает к машине Кравченко. Тот, не снимая шлема, перегибается через борт кабины. Зеленоватые веселые глаза его хитро поблескивают. Комиссар не спрашивает. Это уже обычай. Летчик, вернувшийся из боя, сам сразу же рассказывает товарищам обо всем.
* * *
У палатки командного пункта полка жаркие разговоры. Летчики рассказывают о подробностях боя. Дежурные телефонисты принимают донесения с площадок эскадрилий, доносят, что не вернулось трое, но они, очевидно, сели в степи...
Два молодых летчика приземлились с десятками пробоин на самолетах. Комиссар мчится на «эмке» в эскадрилью. Он с привычной быстротой поворачивается, оглядывая небо в поисках самолетов — своих и чужих.
«Кто же там не вернулся? Не может быть, чтобы сбили», — думает Калачев и вновь еще пристальнее вглядывается в небо.
Он сворачивает на площадку эскадрильи, подъезжает прямо к самолетам, у которых хлопочут техники, мотористы, оружейники. Они показывают ему пробоины в крыльях и фюзеляже. Светлые глаза комиссара строги и серьезны.
Палатка молодых летчиков стоит поодаль на берегу степного соленого озера у густой гривы камыша. Комиссар откидывает полог из марли и входит в палатку. Летчики в одних трусах отдыхают на койках. Тут очень душно.
— Что закупорились? — спрашивает комиссар.
— А комары-то! — с притворным ужасом восклицает молодой, совсем еще юный летчик.
У него светлые, рыжеватые волосы, белая кожа чуть тронута загаром — новичок. Это он вернулся сегодня избитый.
— Вы на восьмерке летали? — спрашивает Калачев.
— Да.
Деликатно и в то же время строго комиссар говорит, какие ошибки допустил в воздушном бою летчик. По направлению и характеру пробоин комиссару ясно, как подходили, даже с какой дистанции стреляли враги.
Летчики с недоумением глядят на комиссара.
— Вы видели наш бой, с земли наблюдали? — спрашивает один.
— Это за сотню-то километров? Глаза мои так далеко не берут, — усмехается комиссар и добавляет: — Сам испытал, меня вот так же раз обвели вокруг пальца!
В расстегнутом вороте его гимнастерки виднеется белая повязка. Молодые летчики глядят на комиссара, на перевязанное плечо. Они ближе подсаживаются к нему. Не спеша он рассказывает о своих боях.
Он говорит о священных для нашего летчика-истребителя законах: в небе не ждать, а искать и уничтожать врага, не отрываться от своих, охранять хвост товарища и в беде бросаться на выручку.
Комиссар рассказывает о своих товарищах, о себе. Он многому научился у опытных летчиков, особенно у Григория Кравченко, командира полка.
Первый бой вспоминается Калачеву как что-то необъятное и маловразумительное. Но уже во втором бою он, увидев, что японский самолет заходит в хвост товарища, кинулся на врага.
На земле у комиссара были важные дела, он сознавал свою ответственность и работал охотно и легко, а в душе жило, пламенело неистребимое желание снова вздыматься вверх, в воздух, искать и разить врага...
Вечерами, когда уже кончилось летное время, когда на степь падают синие сумерки, возле Калачева всегда людно и шумно.
Приезжают политработники, секретари партбюро. Приезжают и приходят товарищи — летчики, техники, оружейники, мотористы. Каждый знает, что комиссар решит любой вопрос. Он умеет и любит слушать. Это очень важно: выслушать отзывчиво и заботливо товарища, у которого накипело, которому надо высказаться, разрядиться.
Бывают тяжелые минуты: весть о потере, весть о несчастье дома. И с этим летчики идут к комиссару. А у него в Ленинграде старая мать, нежно любимая. Ему двадцать девять лет, он холост. В короткие мгновения досуга любит послушать песню.
Однажды — еще не зажила у Калачева рана — врагу удалось близко подойти к аэродрому. Пробравшись с тыла, японские самолеты напали на наши площадки. Когда объявили тревогу, Калачев кинулся к боевой машине. Механик умоляюще показал на плечо. Комиссар остановил его строгим жестом руки. Он осторожно забрался в кабину самолета и ринулся в бой. Это был страшный бой для врага.
Летчики вспоминали:
— Мы видели комиссара в бою. Как он дерется, как дерется! На наших глазах сбил вражеский самолет, зажег и проводил до самой земли, пока дым столбом не ударил.
Комиссар Калачев провел свыше двадцати воздушных боев. У него бессчетное число боевых друзей и слава Героя Советского Союза.

В. Ставский.
Штурм сопки Ремизова
I
На фоне густой и недвижной, словно выкованной, синевы неба очень ясно видны зубчатые гребни ремизовских высот. Скаты и отроги изрыты воронками артиллерийских снарядов и авиационных бомб, пропороты траншеями и ходами сообщений.
Сереет вздыбленный песок. На самой макушке сопки видна купа чахлых деревьев. Давно ли они пышно зеленели, манили в свою прохладу!..
Там был командный пункт командира полка Ремизова.
Между ремизовскими высотами и вот этими песчаными буграми, словно травяная река, лежит ровная долина. Каждый метр этой долины простреливается оттуда, с ремизовских высот, из вражеских окопов и траншей, из последнего японского бастиона.
Наша артиллерия бьет из-за бугров по японским позициям. Снаряды рвутся там, в траншеях и окопах врага. На горизонте возникают сизо-белые султаны дыма. Но японцы все еще отвечают.
На севере, за дальними буграми, тоже идет бой, ухают орудия, строчат пулеметы. Смрадный дым пожарища стелется, извиваясь и клубясь. Командир 24-го стрелкового полка майор Беляков, заменивший раненого полковника Федюнинского, разглядывает в бинокль ремизовские высоты, седловинки между ними, скаты, отроги.
Худое и смуглое лицо Белякова невозмутимо. Внешне он кажется малоподвижным. Светло-серые глаза его быстры. Они схватывают сразу все — и большое и малое. Ничто не ускользает от этого спокойного и глубокого взгляда.
Батальон лежит у подошвы высот, за бугром. Сегодня высоты должны быть взяты. Но как их взять малой кровью?..
Рядом с Беляковым, пригнувшись над аппаратом, работают связисты. Начальник штаба капитан Полунии говорит с подразделениями. Командный пункт расположен на гребне песчаного котлована. Скаты котлована опоясаны глубокими траншеями и ходами. Тут и там видны черные норы, массивные козырьки блиндажей.
Всюду валяются японские винтовки, штыки, гранаты, ящики с патронами и пулеметные ленты.
Ветер шуршит, гонит по песку клочья бумаги, листы из книжек, испещренные столбиками японских иероглифов.
Здесь, в котлованах, тоже был узел обороны японцев. Этот бастион взят штурмом вчера. Уже увезли отсюда пять грузовиков с японским оружием, а его еще возить да возить...
Дальше, за котлованом, в долине, поросшей густым, высоким камышом, стоят танки и бензиновые цистерны.
Идет заправка. Быстро и ловко действуют экипажи в синих комбинезонах и черных шлемах.
Лица танкистов, их одежда — все прокоптилось пороховой гарью и дымом. Они уже дважды за этот день были в атаке.
Внизу, на дне котлована, комиссар полка Щелчков разговаривает с красноармейцем Смирновым. Смирнов только сегодня вернулся из лазарета. 8 июля, в тот день, когда был убит Ремизов, этого бойца ранило в бедро. Совсем юный, нескладный на вид, в большой, не по росту, шинели, Смирнов с жаром говорит комиссару:
— До чего же я боялся опоздать, товарищ комиссар! От командного пункта до переправы бегом бежал. Как же, думаю, я домой вернусь, если в победе участвовать не буду. И вот не опоздал. Прошусь в свой батальон.
Комиссар Щелчков крепко жмет руку Смирнову. Тот уходит. Комиссар глядит ему вслед. Синие, как это небо, глаза комиссара блестят. Они влажны от волнения. На смуглом лице его пылает ровный и сильный румянец. Плотный, широкоплечий, он легко и проворно поднимается по траншеям к командиру полка.
— Как в батальонах? — спрашивает Щелчков.
— Лежат, головы поднять нельзя. Просто удивительно, на что рассчитывают эти японцы. С той стороны высот вплотную подошли 149-й полк и бригада. Левее нас — 601-й полк и яковлевцы. Видно ведь, простым глазом видно, что деваться некуда. А все-таки сопротивляются. Наверное, рассчитывают, что генерал Камацубара им на выручку придет!
Щелчков поднимается на бруствер, разглядывает в бинокль позиции врага.
Над буграми, за которыми лежат батальоны, взрываются вражеские мины. Японские пули воют и свищут над землей. Над бруствером вздымается песок.
Совсем близко от комиссара легла длинная очередь пуль.
— Смотри в стереотрубу! — строго говорит Беляков и становится рядом с комиссаром. Майор показывает рукой:
— Вон те отроги, а за ними седловина, — видишь? Взять отроги, в седловине сосредоточиться — половина дела решена. А оттуда уже их штурмовать.
— Точно. Мы с тобой и думаем одинаково!
Беляков вызывает командира приданного ему танкового батальона. Майор Воронков, в короткой кожаной куртке, появляется снизу, словно из-под земли.
— По вашему приказанию явился, — звучно говорит он приятным баском.
Лицо его сурово — резкие черты, крутой подбородок, упрямая складка между бровей. А в светлых глазах веселые огоньки.
Беляков ставит Воронкову боевую задачу. Они еще раз разглядывают местность.
И снова совсем близко от них вражеские пули вздымают песок.
— Понятно, товарищ майор. Будет сделано! — чеканит Воронков. Обернувшись к комиссару, он говорит тихо и просто: — Мы вчера собрание провели, приняли в партию пять человек. Механика-водителя Пыркова приняли, того самого, у которого танк был подбит, загорелся, командира убило, а он вывел машину за укрытие и потушил пламя. Руки и лицо обжег, а в тыл не ушел. И сейчас на танке!..
Воронков сбегает в котлован, мчится к танкам. От машин к нему проворно собираются экипажи.
В стороне от командного пункта с гулом летят японские бомбардировщики. Беляков и Щелчков озабоченно поглядывают на них. Бомбят японцы плохо, почти всегда мимо цели, но каждый налет, конечно, мешает и тревожит.
Беляков вызывает к телефону командиров батальонов, знакомит каждого с обстановкой, ставит задачи. Щелчков говорит с комиссарами батальонов.
— Ну, что же танки? — вслух думает Беляков.
Из долины слышен рев заведенных моторов. И вот, с грохотом и скрежетом, вздымая пыль, наши танки огибают холмы и устремляются по широкой травянистой долине к отрогам ремизовских высот. Они идут широким фронтом. Командир батальона Воронков, возвышаясь над открытым люком, словно литая из металла скульптура, флажком командует: «Делай, как я!»
Рядом с его танком рвется японский снаряд. Воронков закрывает люк своей башни. Из жерла пушки вырываются кинжалы огня, и на всех танках командиры захлопывают люки, открывают огонь.
На командном пункте полка появляется комиссар дивизии Лебедев. Стремительный и резкий, он забрасывает вопросами Белякова и Щелчкова, выскакивает на вершину гребня. Карие глаза его становятся совсем круглыми от волнения.
— Танки атакуют, а наши пушки смогут им помешать? Или они будут молчать?
Беляков посылает начальника штаба к артиллеристам, стоящим с орудиями на обратном скате. Артиллеристы быстро прицепляют орудия к танкеткам. Вот уже мчатся танкетки, а сзади на прицепе подпрыгивают пушки.
А танки дошли уже до последних складок перед отрогами высот. Они ведут огонь из пушек и пулеметов. По склонам и по отрогам высот, словно волны, непрерывные всплески пламени, кипят разрывы, мечутся тревожные космы дыма.
На буграх вдруг вспыхивают огнем красные флажки.
Вот уже и пушки отцеплены от танкеток. Артиллеристы выкатили их на прямую наводку. Звонкие голоса пушек присоединяются к огневому хору танкового оружия.
Майор Воронков на своей машине подъезжает к седловине. Беляков все так же спокойно говорит по телефону командиру батальона, чтобы тот поднимал своих бойцов и вел их вслед за танками.
Комиссар Щелчков, не отрываясь, смотрит в бинокль. Полные губы его сурово сжаты. И вдруг сердце вздрагивает от радости. Из передней линии японских окопов, что на склоне, ведущем в седловинку, словно выброшенный пружиной, выскакивает японец и бежит, пригнувшись, в глубину. За ним — другой, третий. Щелчков ясно видит их ошалелые фигурки, их безумные и частые прыжки. А из окопов все выскакивают и выскакивают японские солдаты. Танки и пушки переносят огонь сюда, на скат и в седловинку. Японцы падают. Ясно видно, как по самому гребню высоты бегут три японца. И вдруг там встает облако дыма. Когда дым рассеивается, на гребне уже никого нет. Над ним безмятежно сияет кованое степное небо.
Комиссар стискивает бинокль. Пальцы побелели от напряжения. Он видит, как над складками поднялись наши бойцы. Они стремительным броском проскочили переднюю линию японских окопов. Вот они уже и в седловинке, залегают на отрогах высот.
Первая часть задачи выполнена.
II
Догорает холодный закат. В долине за котлованом заправляются горючим и боевыми комплектами танки.
Щелчков возвращается на командный пункт. Он только что отправил в батальон походные кухни с горячей пищей. Беляков, пригнувшись над телефонным аппаратом, внимательно выслушивает комбатов. Лицо его очень серьезно. Поднимает голову навстречу комиссару.
— Из дивизии приказ: в 22 часа атаковать ремизовские высоты. Я думаю, мы с тобой в батальоны пойдем. И во второй. Ему придется наносить главный удар.
— Ну, а я в третий пойду, — говорит Щелчков. — Вот увидишь, первыми будем на высотах.
Беляков сдержанно улыбается. И раздумье охватывает на мгновение обоих.
Через шесть дней исполняется ровно два месяца непрерывных боев. Настают долгожданные минуты...
Быстры степные сумерки. Сизая туча закрыла закат солнца. На востоке уже показался чистый диск луны. Беляков и Щелчков крепко жмут друг другу руки, порывисто обнимаются и идут каждый в свой батальон.
Бойцы третьего батальона кончали ужинать у ложбины. Над головами была вечерняя мгла. Огненно-красными шмелями мелькали трассирующие пули японцев. Резко взрывались, вспарывая тьму, японские мины. Отрывисто и сухо стучали винтовочные выстрелы.
Комиссар побеседовал с командиром батальона Акиловым, с командирами рот и политруками. Все говорили сдержанно и приподнято.
Щелчков вслушивался, вглядывался, и в глубине души у него нарастало светлое, радостное чувство. Командиры и политработники торопливо разошлись по своим ротам. Вокруг Щелчкова на траве расположилась группа красноармейцев.
— Значит, сегодня кончаем с японцами, товарищ комиссар? — спросил Щелчкова боец.
— Вы же знаете, товарищи, что японцы окружены. На этих высотах последнее их логовище. Кругом — наши части. Все рвутся к сопке. Еще неизвестно, кто скорей захватит высоту...
— Ну, это известно. Чтобы кто-нибудь раньше нас подоспел? Да никогда! — задорно проговорил красноармеец, яростно пыхнув папиросой, озарившей его молодое упрямое лицо.
Все рассмеялись...
Сизая туча постепенно закрыла все небо. Ветер шумел в траве, срывал с бугров песок и швырял его в долину.
— Монгольский дождик начинается, — сказал кто-то.
Сквозь тучу пробивался свет луны. Фигуры бойцов, отроги сопок, былинки — все стало неясным, приобрело причудливые очертания. Беляков был во втором батальоне. Связисты уже подали ему туда связь.
Командир батальона Коровяк провожает разведку. Это шесть отважных добровольцев: Привалов, двое Снитковых, Мирхайдаров, Василий Смирнов, тот самый, который только утром вернулся из лазарета. Командир добровольцев — лейтенант Люпаев.
Двинулась и пропала в призрачной тьме шестерка храбрецов.
Командир полка все так же не спеша и вразумительно говорит по телефону с другими батальонами:
— Пора!
Зелено-фосфористые стрелки на циферблате сошлись на цифре «10».
Вглядываясь в тьму, Беляков угадывал, что в подразделениях готовятся к новому бою. Десять минут, оставшиеся до срока, кажутся майору нескончаемо долгими. Наконец он уловил шум движения. Батальон двинулся вперед.
Комиссар батальона Тихон Буряк шел в передней цепи. На правом фланге рядом с ним, плечом к плечу, шагал младший комвзвода Василий Кирин. Комиссар передал ему Красный флаг:
— Смотри, от меня не отходи. Мы с тобой знамя на самой сопке поставим.
Кирин вчера только прибыл в батальон. Был в первом своем бою, в атаке — и сейчас вот какая честь!
Буряк, сжимая винтовку, шагал впереди, пристально, до боли в глазах, всматриваясь в темноту. Он чувствовал и понимал волнение Кирина. Сам он стал комиссаром всего пять дней назад, а прибыл в полк только к началу наступления.
По ту сторону ремизовских высот то утихала, то вспыхивала и разгоралась стрельба. Здесь было тихо, но Буряку казалось, что ночь полна шума от дыхания бойцов, от их шагов, от стука их сердец.
Где-то впереди, невдалеке, беззвучно двигалась разведка. Буряк поднимался по скату вверх. Он вышел к кусту и, когда начал обходить его справа, увидел на земле человека. Сквозь узкие прорехи туч просвечивала луна. Буряк ясно увидел, что на земле лежит японец. Он нагнулся, чтобы проверить, не убитый ли. Но тут японец выбросил руку с пистолетом. Штык Буряка мгновенно пригвоздил его к земле. Дикий вопль прорезал ночь. И сразу же с вражеских траншей загремели выстрелы, рядом стали рваться гранаты.
Красный огонь разрывов вспарывал тьму. Было хорошо видно, как выскакивали из траншей японцы и падали. И уже прыгали со штыками наперевес бойцы в траншеи врага по всей вершине сопки. Откуда-то из мрака хлынули снопы красных трассирующих пуль.
— Ложись!
— Окопайсь!
Батальон залег и быстро окопался. Буряк лежа тихо позвал Кирина.
— Да, я здесь, товарищ комиссар, — отозвался Кирин.
— А флаг?
— Вот он.
И Буряк разглядел недалеко от себя древко, и полотнище флага, и силуэт бойца возле него. Василий Смирнов молча стоял около флага, водруженного на вершине сопки. Как спешил он из лазарета сюда! Как боялся опоздать! И вот не опоздал. Стоит на высоте Ремизова, рядом с флагом.
— Кто там стоит? Ложись! — строго говорит комиссар.
На высотах слева тоже гремят выстрелы и плещется победное «ура».
Это третий батальон. Он занял свой рубеж. Когда батальон подошел к японским окопам, навстречу полетели гранаты. Кто-то из бойцов дрогнул и подался было назад. Щелчков грозно крикнул:
— Куда? Вперед, товарищи, за мной!
— За Родину! Все, как один! — подхватил командир батальона Акилов.
Батальон ринулся в траншеи. Никто из врагов не успел уйти. И первый батальон столь же быстро, штыковым ударом опрокинул врага, занял свой рубеж.
Щелчков разыскал в темноте командира полка. Тот обосновался в глубокой яме. Телефонисты успели подтянуть сюда, на новый командный пункт, провода. И Беляков уже говорит с командирами батальонов:
— Шестая, ты меня слышишь?
— Слышу, — отвечает Акилов.
— Я нахожусь на двойке — знаешь?
— Нет.
— Смотри зеленую ракету.
Беляков приказывает пустить зеленую ракету. Раздается выстрел, и ракета, шипя, озаряет дрожащим, призрачным светом окрестность.
— Видали ракету? Хорошо. Теперь давайте вы ракету. Покажите, где находитесь.
Командир полка устанавливает расположение своих батальонов и передвигает их. Батальоны окапываются. Раненые уже отправлены в тыл. Беляков добивается связи с дивизией.
— Где враг? Что он затевает еще?
Перед рассветом командиру полка доносят, что в глубоких лощинах слышен шум. Комиссар батальона Буряк тоже слышит какое-то движение. Он приказывает командиру пулеметной роты кубанскому казаку Григорию Доле подтянуть свои станковые пулеметы.
Беляков отдает приказ, и артиллеристы на руках подтягивают по отрогам и скатам пушки.
— Идут! Идут!
В предрассветных сумерках по узкой ложбине между двумя сопками приближались японцы. Они двигались густой массой и вдруг неистово закричали: «Банзай!..»
Огненный ливень обрушился на врага.
Группа японцев бросилась на батальон Буряка. Завязался гранатный бой. Одна граната упала в траншею рядом с комиссаром. Он успел выпрыгнуть. Осколками ранило его в руку, ногу и шею.
Пулеметы Григория Доли смели японцев.
Когда командир батальона Коровяк прибежал со своего левого фланга сюда, на правый, врага уже не было. Красноармейцы перевязывали комиссара.
— Немножко пощипали, — объяснил он Коровяку.
— Отправить в санчасть...
— Ну нет, ни за что!
— Так приляг, отдохни!
Комбат бережно накрыл шинелью прикорнувшего на дне окопа комиссара и умчался снова на левый фланг.
Буряк закрыл глаза, чтобы немного вздремнуть. Но какой же тут сон? Он подозвал Кирина и приказал ему тщательно наблюдать за той стороной, откуда только что показались японцы. Пулеметчику Доле — направить пулеметы на ложбину. Тот озорно и хитро усмехнулся:
— Где Доля, там ясно и точно. Пулеметы уже стоят!
Приближалось утро. Небо на востоке становилось зеленым. За высотами Ремизова, в долине реки Хайластин-Гол, били пушки, рвались мины, стучали пулеметы, урчали снаряды.
Щелчков сказал Белякову:
— Как бы своих не зацепили...
Он заметил, что по гребню за лощиной перебегают, пригибаясь, люди. А если это к японцам подошла помощь?
Щелчков с двумя красноармейцами пошел в разведку. Сначала по склону, а потом и по вершине гребня, навстречу тем людям. В сумерках раздался окрик:
— Эй, кто вы такие?
Щелчкова обожгла радость: «Наши!».
— А вы кто?
— Не слышите? Свои!
— Ура!.. Ура!.. — загремело и с той и с другой стороны.
Свежее утро развертывало знамена над высотами. Флаг над сопкой Ремизова. Флаг, водруженный рядом, — яковлевцами. Флаг на дальней сопке.
Над горизонтом показалось солнце, и алые флаги вспыхнули пламенем большой победы.

Действующая армия, 1939 г.

См. : http://militera.lib.ru/prose/russian/sb … la/08.html

Владимир Ставский.
«Ельнинский удар».

В течение 8 сентября наши войска вели бои с противником на всем фронте. На Смоленском направлении двадцатишестидневные бои за г. Ельня под Смоленском закончились разгромом дивизии "СС", 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли г. Ельня.
Из сообщения Совинформбюро 8 сентября 1941г.

По обе стороны большака, тут и там, в ложбинах, в кустах, на обратных скатах бугорков и просто у обочины пути высятся штабеля снарядов, горки винтовочных патронов в картонной упаковке. Поодаль, на огневых позициях, видны орудия. В нескошенной ржи, в дубовых кустарниках, в окопах валяются винтовки, автоматы, пулеметы. И по тому, как все это брошено, оставлено, рассеяно, нетрудно понять, какая здесь была паника, в каком животном страхе, забыв обо всем, кроме собственной шкуры, удирали отсюда хваленые дивизии Гитлера.
Да и как им было не удирать! Обратите внимание: позиции противника все в воронках от разрывов наших снарядов.
Все места где был враг, исклеваны огнем нашей артиллерии. Овраги, канавы, долины у деревень - вернее, у пепелищ населенных пунктов, уничтоженных фашистами, - завалены трупами насильников, топтавших нашу священную землю.
Деревенька за деревенькой. У дворов - колхозники. Радостные возгласы слышны в вечернем воздухе: И тут же -сдавленное рыдание женщин, плач детей над пожарищами.
Все это - и сожженные деревни, и истоптанные вражескими, кованными в двадцать шесть гвоздей сапогами, поля и перелески, - все это свидетельствует о гнусном облике фашизма, все это вопиет о священном возмездии заклятым врагам.
Позади остались высотки. Впереди в котловине расположен город Ельня. Здесь, в Ельнинском районе, свирепствовали гитлеровские банды. Какими словами выразить, какими словами поведать о неслыханных преступлениях фашистских злодеев?! Город Ельня выжжен. По улицам, полным пепла, гари и смрада, ходят бездомные жители.
Красноармейцы собирают трофеи, закапывают вражеские трупы, восстанавливают взорванные мосты. Гром артиллерийской канонады доносится с запада за добрых два десятка километров. Там доблестные части наши продолжают громить врага. Здесь, в освобожденном от гитлеровских бандитов районе, началась новая, полная напряженных трудов и усилий страница жизни. Более полусотни сел и деревень отбито у врага. А Ельня, вся ельнинская округа вошли отныне в историю Великой Отечественной войны как места, где были ожесточенные бои и где наголову разбита крупная армейская группировка противника.
Ельня... Сюда после Смоленска ринулись фашистские орды. Здесь, в этом старинном русском городке, сходились многие пути. Отсюда шли большаки на север, на северо-восток, на восток и юго-восток. Отсюда, из этого узла дорог, гитлеровцы думали развивать наступление - двигаться на Москву и на юг.
Немецкое командование учитывало особый рельеф Ельнинского района. Окруженный высотами, покрытый лесными массивами, изрезанный оврагами. Ельнинский район казался противнику особенно удобным для сосредоточения крупных сил.
Не останавливаясь перед потерями, устлав пути к Ельне трупами и залив кровью своих солдат, фашистское командование добилось захвата Ельнинского района. Это было в июле. С тех пор противник не прошел дальше ни шагу. Советское командование разгадало его замыслы. Оно в полной мере оценило все значение Ельни и ее района, поставив задачу: разгромить здесь врага.
После вдумчивой подготовки и выработки плана действий наши войска перешли в наступление. Удар был рассчитан методично и точно. Нанесен он был неотразимо. В первые же дни оказались разгромленными части 10-й танковой дивизии врага. Наши воины под командованием энергичного и веселого украинца полковника Утвенко растрепали и уничтожили полки 15-й дивизии противника, захватив при этом тяжелые орудия, боеприпасы и пленных. К слову сказать, эти орудия были обращены в сторону врага.
Умело и доблестно действовали части полковника Миронова, командиров Некрасова и Батракова.
Гитлеровцы перешли к обороне. На командных высотах они создали крупные узлы сопротивления, построили окопы, дзоты, проволочные заграждения. В их блиндажах были не только бревенчатые перекрытия, накаты и полутораметровые настилы земли, но и рельсовые перекрытия. Несмотря на все это, враг нес огромные потери от нашего артиллерийского огня.
Я говорил с пленными. Они рассказывали, что советский артиллерийский огонь подавляет их морально, уничтожает в их убежищах и укрытиях.
Однако в эти дни вражеская группировка полностью еще не была разгромлена. Главное командование фашистской армии, придававшее большое значение району Ельни как выгоднейшей позиции для дальнейшего наступления, стремилось любой ценой удержать в своих руках этот район. Оно подтягивало сюда все новые дивизии.
После короткой передышки наши части с новыми силами ринулись на врага. Пехота, артиллерия, танки и авиация действовали согласованно. В первых числах сентября этот натиск особенно усилился. И вражеские дивизии дрогнули под нашими могучими ударами.
В ночь на 5 сентября под покровом темноты, оставив обреченных на смерть автоматчиков и минометчиков для прикрытия, открыв яростный артиллерийский и минометный огонь по нашим частям, захватчики в беспорядке и панике отступили.
В боях под Ельней беззаветную преданность Родине проявили бойцы, командиры и политработники. Воодушевленные высоким чувством советского патриотизма, священной ненавистью к фашизму, они нанесли гитлеровским ордам могучий удар.

9 сентября 1941 года

См. : http://www.bibliotekar.ru/informburo/7.htm

Симонов Константин Михайлович

Далеко на востоке.
Халхин-гольские записки

В июне 1939 года к тогдашнему начальнику ПУРа Мехлису пригласили группу, как тогда нас называли, "оборонных" писателей, и он предложил нам поехать в течение лета и осени в командировки в разные части Красной Армии. Все хотели ехать на Халхин-Гол, но послали туда только Славина, Лапина и Хацревина, видимо как людей, уже знавших Монголию. Они поехали вслед ранее уехавшему туда Ставскому.

---

Я приоткрыл полог и вошел в юрту. В юрте посредине был стол, а по окружности стояли четыре койки. На одной из коек сидел Ставский, на другой редактор армейской газеты полковой комиссар Ортенберг - человек, с которым мне потом пришлось не один год вместе работать и дружить и который в первую минуту мне очень не понравился: показался сухим и желчным. Он быстро и отрывисто со мной поздоровался.
- Приехали? Очень хорошо. Будете спать в соседней юрте, вместе с писателями. А теперь надо ехать на фронт. Володя, ты возьмешь его на фронт?
Ставский сказал, что возьмет.
- Ну, вот и поедете на фронт сейчас. Пойдите, поставьте свой чемодан.
Я, несколько огорошенный, пошел в соседнюю юрту. Там меня дружески встретили Славин, Лапин и Хацревин. Как выяснилось, именно они посоветовали редактору попросить прислать сюда поэта. Посоветовали не столько из любви к поэзии, сколько из чувства самосохранения, ибо въедливый Ортенберг, узнав, что они в молодости писали стихи, уже несколько раз покушался заставить их заняться этим в газете. Они знали, что какой-то поэт едет, но какой, не знали.
А через пятнадцать минут я сел в "эмочку" рядом со Ставским, который сам вел ее; шофер примостился на заднем сиденье, и мы поехали на фронт.
Несколько слов о Ставском, с которым я провел первые в своей жизни три дня на фронте и который был для меня в этом смысле своего рода "крестным отцом".
О нем как о человеке, сколько я помню, разные люди были всегда очень разных мнений. Одни не любили его. Другие - среди них особенно много военных - преданно любили и уважали. Третьи, вспоминая его, говорили о нем то хорошо, то плохо, и в каждом случае вполне искренне.
Мне думается, что правы были именно эти последние, и я сам принадлежу к их числу. Это был удивительно яркий пример человека, которого облагораживали война, опасность и товарищество среди опасности и который от этого до такой степени менялся, что был совсем другим человеком, чем в обычной, мирной, а для него всегда несколько начальственной, украшенной подчеркнуто важными знакомствами обстановке.
Мне пришлось с ним впервые столкнуться, когда я учился в Литературном институте. Он произвел на меня впечатление человека грубого, несправедливого и одновременно претендующего на картинную душевность и безапелляционную "партейную" непогрешимость. Сочетание этого создавало впечатление чего-то неуловимо ханжеского. Я не видел в нем ничего хорошего и имел реальные основания считать, что и он сам ко мне плохо относится.
И вдруг на Халхин-Голе, взявши сразу другой, ворчливо-покровительственный тон, он в течение нескольких дней стал для меня и старшим другом, и дядькой - человеком, искренне беспокоившимся о моей безопасности больше, чем о своей. В нем были истинное дружелюбие, простое, непоказное товарищество и добрая забота.
А потом, после Халхин-Гола и Финляндии, я встретил его опять в Москве. Это был совсем другой человек. По-моему, он был несколько озлоблен тем, что ни его положение, ни знакомства ни заслуги, ни авторитет как писателя-фронтовика не могли сломить какого-то едва заметного, по все же уловимого сквозь комплименты холодка, когда речь о нем заходила просто как о писателе.
Но это всего лишь деталь, связанная с его тогдашним настроением, а главное, передо мной вновь был человек грубый и самодовольный, с напыщенной прямотой и нетерпимостью говоривший о других людях.
А потом были 1942 - 1943 годы. Я неоднократно встречал на фронте людей литературных, а чаще - нелитературных, командиров дивизий, полков, которые говорили, что вот тогда-то или тогда-то у них был Ставский, и говорили о нем хорошо, с теплотой, с уважением к его храбрости и простоте. А надо ведь сказать, что к нашему брату писателю при всем армейском гостеприимстве потом, в воспоминаниях, относились сурово: и косточки перемывали, и не дай бог какая-нибудь червоточинка! Ее сразу замечали и долго о ней вспоминали. Значит, он там, на передовой, в самом деле был опять простым человеком и хорошим товарищем.
Он погиб в 1943 году. И когда мы в своей среде разговаривали о нем, я вспоминал сразу двух человек: одного - грубого, недружелюбного, напыщенного; другого - заботливого, простого, сердечного. Вспоминал и обоих сразу и порознь.
Что же было? Непосредственная ли опасность украшала душу человека и он отбрасывал в себе все мелкое и злое, даже очень привычное и въевшееся? Или просто обстановка: окопы, поле, по которому надо было переползать, блиндаж, плащ-палатка, на которой стояла вскрытая ножом консервная банка и лежали два куска хлеба, твой и мой? Может быть, это не давало вспухать в горле пышным и ханжеским словам, останавливая их, и он говорил с тобой просто как товарищ, а не как "большое лицо" Трудно ответить на этот вопрос, но, во всяком случае, все это было точно так, как я сейчас вспоминаю.
Уже не могу вспомнить сейчас во всех подробностях, как проходили те первые для меня дни на Халхин-Голе. Помню, что была жаркая громадная степь, по которой Ставский с удивительным чутьем ехал, переезжая с колеи на колею, а их было бесконечное количество, ибо степь была ровной, как стол.

---

Сначала мы поехали в штаб армейской группы на Хамар-дабу. Это была не слишком выдававшаяся над степью возвышенность с довольно крутыми скатами и извилистыми, расходившимися в разные стороны оврагами, вроде балок на верхнем Дону, только совершенно безлесными. В скаты были врыты многочисленные блиндажи, а кое-где стояли юрты, сверху прикрытые от авиации натянутыми сетками с травой.
Ставский пошел по начальству узнавать, что происходит и куда ехать, а я довольно долго - должно быть, с час - сидел около какой-то юрты, кажется отдела по работе среди войск противника, в которую за этот час несколько раз приходили люди с разными трофеями: японскими записными книжечками, связками бумаг и фотокарточек - и оставляли все это в юрте.

---

Через час Ставский пришел, и мы поехали. Он сказал, что поедем на северную переправу, а оттуда - к Песчаной высоте, которую как раз сейчас берут.
По узкому мостику мы переправились через реку Халхин-гол - Ту самую спорную реку, до которой японцы числили свою границу и через которую они переходили еще в июле с намерением окружить всю нашу группу.
Сейчас бои шли довольно далеко за рекой, километрах в восьми. Оттуда слышалась густая артиллерийская канонада.
У переправы, на том берегу, было несколько землянок. Мы зашли в них, не помню зачем, и в это время невдалеке от нас японцы стали бомбить переправу.
Я впервые видел бомбежку. Это показалось мне больше всего похожим на внезапно возникшие на горизонте чёрные рощи. Потом мы поехали. Японцы опять бомбили, на этот раз близко от нас. Мы остановили машину и полезли в щель. Помню, я испугался, заметался, попал не в щель, а в какую-то воронку, которая, впрочем, показалась мне глубокой и поэтому безопасной. Когда мы вылезли, то Ставский сердился, что я отстал от него, и сказал, чтобы я держался возле него, а потом высмеял меня за то, как я оправдывался: что воронка была ближе и что она была глубокая. Высмеяв мое представление о безопасности, он стал терпеливо объяснять мне, что такое щель, почему ее роют под углом, почему ее роют узкую и почему она безопаснее, чем воронка.
Потом мы опять поехали дальше по степи. Сначала добрались до позиций артиллерийского дивизиона, где орудия стояли под сетками и вели беспрерывный огонь по гребню желтой высоты, видневшемуся невдалеке, километрах в трех. Это и была сопка Песчаная.
Ставский постоянно сам интересовался происходящим и в то же время не уставал мне объяснять, что, где, как и почему, причем ни чуточки не иронизировал над моей неопытностью, а все объяснял всерьез и досконально.
Надвигалась ночь. Примостились спать в мелких кустиках возле окопов. Я сдуру поехал без шинели. Ставский отдал мне свою плащ-палатку и при этом как-то особенно заботливо укрыл меня.

---

Ставский сказал, что ничего интересного больше не предвидится и что мы можем ехать к себе в Баин-Бурт: надо давать материал.
- Ты что будешь давать? - спросил он.
Я сказал, что попробую написать несколько рассказов в стихах о героях боев.
Мы пошли обратно. Оказалось, что Ставский уже распорядился, чтобы шофер пригнал "эмку" куда-то неподалеку. Нам предстояло пройти только небольшую ложбинку - там на холмике за кустами стояла наша "эмочка". Мы пошли через эту ложбинку метров двести длиной. Впереди шел Ставский, я за ним, больше никого не было.
И вдруг я услышал легкий свист и шлепок пули. Я вздрогнул, пригнулся, собирался лечь, но Ставский продолжал идти, не оборачиваясь. Я пошел тоже. Еще свист и шлепок. Потом длинная пауза. Ставский все не убыстрял шага. Прошли еще сто метров. Вот мы уже почти у холмика, сейчас мы зайдем за него. Еще свист и шлепок, еще свист и шлепок и еще один. Ставский идет все так же последние десять метров, и мы наконец за холмом. Только здесь Ставский оборачивается ко мне и говорит:
- Кое-где одиночки все-таки остались, еще несколько дней будут за нашими охотиться.
Машина действительно стояла там, где он сказал. Мы поехали обратно. Начинало все сильнее темнеть. То там, то здесь на скатах сопок и холмиков чернели остовы наших сгоревших танков и бронемашин. Около одной из них мы почему-то остановились. Ставский полез посмотреть. Это был легонький связной броневичок, зарывшийся передними колесами в японский окоп и уткнувшийся пулеметным стволом в землю. Рядом с ним прямо из земли торчали сапоги. Видимо, здесь же рядом, кое-как засыпанный песком, лежал погибший экипаж.
- Добрался, маленький, - сказал Ставский.
Как сейчас помню, это выражение, адресованное маленькому связному броневичку, показалось мне трогательным. В самом деле, к этому броневику была какая-то нежность: вот такой маленький, а дошел, врезался в окоп и здесь в последнюю минуту погиб.
Когда сели в машину, мне пришла в голову мысль, которую я сейчас же высказал Ставскому, - что хорошо бы, когда кончится конфликт, вместо всяких обычных памятников поставить в степи на высоком месте один из погибших здесь танков, избитый осколками снарядов, развороченный, но победивший.
Ставский резко заспорил со мной, говоря, что зачем же как монумент победы ставить ржавое, разбитое, то есть потерпевшее поражение, железо! Раз танк был так или иначе разбит или поврежден, он не годится для монумента победы.
Мы довольно долго спорили, но так и не сошлись во взглядах. Потом, когда я написал и напечатал стихотворение "Танк", в котором говорилось об этом, мы со Ставским случайно встретились в Москве и опять поспорили. Он снова говорил, что я не прав. Но дело было, конечно, не в его или моей правоте, а в том, что эта же идея постепенно рождалась у самых разных людей: на нее наталкивала сама война. И сколько их, таких памятников, сейчас стоит, после войны, в разных местах! Кстати, как мне говорили, на Халхип-Голе теперь тоже стоит именно такой памятник-танк...

---

Совершенно неисповедимыми путями, по кромешной тьма Ставский, не вылезая из-за руля, за три часа довел машину до Баин-Бурта, сделав на обратном пути по непроглядной степи около ста километров.

---

На следующий день в редакцию заехал где-то в другом месте ночевавший Ставский, вызвал меня из юрты и таинственно сказал:
- Собирайся без всяких разговоров, никому ничего не говори. Поедем: интересное дело!
Я сел с ним в машину. На Хамардабе к нам присоединился начальник политотдела армейской группы полковой комиссар Горохов.
И мы - теперь уж четверо, два полковых комиссара, шофер и я двинулись, насколько я мог судить об этом при моей слабой ориентировке, куда-то на южный участок фронта.
Добрались мы туда к ночи. В одном месте дорогу нам преградили двигавшиеся танки; они шли, пыхая голубыми отсветами из глушителей и особенно громко лязгая в ночном безмолвии степи. Прошло их довольно много, штук сорок.
Ставский волновался все время, пока проходили танки, и спрашивал Горохова: что бы это могло быть, почему танки идут не в ту сторону, в какую им нужно идти?
Остановив ехавшую за танками легковую машину, мы от сидевших там командиров узнали, что предстоявшая операция отменена, уже не помню теперь по каким причинам: не то японцы сами отступили и ушли, не то у нас появились какие-то высшие соображения.
Оказывается, Ставский поехал сюда потому, что здесь предполагалась большая ночная операция - окружение той вновь прибывшей японской гвардейской дивизии, один батальон которой уже погиб на Ирис-Улийн-Обо.
Все злились из-за этой отмены: злился Ставский, злился Горохов, злился даже я. Видимо, оттого, что Ставский злился, он не смотрел за дорогой, и мы в первый и единственный раз за все время моих поездок со Ставским на Халхин-Голе сбились с дороги, повернули один раз, повернули другой раз, окончательно запутались и застряли в песках. После этого стали выяснять, где мы. Ставский долго соображал и со своим удивительным чутьем как позже выяснилось, оправдавшимся и на этот раз) ворчливо сказал, что мы находимся, очевидно, как раз посредине, между японцами и позициями 8-й монгольской кавалерийской дивизии, на самом крайнем фланге.
- Давайте вытаскивать машину.
Стали вытаскивать машину. Несколько раз садились на песок и отдыхали. Потом Ставский сказал, что, если не вытащим машину до утра и не выберемся отсюда в темноте, будет плохо, прохлаждаться нечего. Стали опять тащить машину. Наконец вытащили. И снова поехали в полной тьме.
Ставский вылез и сказал, что где-то здесь, по его расчетам, должен стоять штаб одного из полков 8-й монгольской кавалерийской дивизии, в которой он неделю назад был. Мы оставили машину с шофером и пошли, то полуутопая в песке, то поднимаясь на маленькие барханчики.
Вдруг резкий оклик по-монгольски. Мы стали кричать, в свою очередь, сначала по-русски, а потом вспоминая все известные нам монгольские слова; впрочем, их количество ограничивалось пятью-шестью. В ответ на это последовало щелканье затвора теперь уже различимого в темноте часового-монгола.
Мы остановились. Из темноты подошел другой цирик и тоже щелкнул затвором. Ставский выругался и сказал, что вот сейчас они нас и застрелят. Но Горохов вдруг стал кричать:
- Штаб! Штаб!
При слове "штаб" винтовки опустились. Обойдя нас с двух сторон и замыкая наше шествие, часовые с винтовками наперевес довели нас до штаба. Ставский долго болтал там с нашим знакомым ему советником. Я сперва прислушивался к их разговору о майских и июньских боях, а потом задремал. Ставский растолкал меня, и мы поехали обратно.
Так неудачно кончилась эта обещавшая стать интересной поездка.

---

Как выяснилось, переговоры были назначены на завтра; место было выбрано здесь же поблизости, на маленьком плато, в нейтральной зоне, в километре от наших позиций и на таком же расстоянии от японских. Там договорились поставить три большие палатки; одну для нашей делегации, другую для японской и третью, центральную, для заседаний. Устройство этой центральной палатки брали на себя японцы.
Число членов делегаций с обеих сторон было определено, кажется, по пять человек. Ставский устроился в состав делегации в качестве писаря, что вызвало у всех в штабе группы веселое оживление. Но он непременно хотел присутствовать при всех переговорах, а другой вакансии не было, и Ставский вечером срочно разыскивал четыре старшинских треугольничка вместо своих шпал.

---

Участники переговоров, наши и монголы, все наутюженные, начищенные, уже вылезли из машин и небольшой группкой стояли возле нашей палатки. Японцы целой толпой теснились вдалеке около своей палатки. Нас было явно меньше. Как всегда в таких случаях, у нас считали хорошим тоном, чтобы было поменьше корреспондентов, газетчиков. В результате нас оказалось всего трое, не считая Ставского, который стоял поодаль в солдатской шинели с четырьмя треугольничками старшины: он уже официально как писарь входил в делегацию и не соприкасался с нами.