Одна чернобыльская судьба через две катастрофы
5 июля 2016
Автор: Алена Федоркова, ученица 10 класса средней школы № 30, г. Пенза
Научный руководитель: Т. Я. Алфертьева
6 июня 1918 года в городе Чернобыле в семье шорника родился человек, повидавший в своей жизни столько, сколько не каждому дано. Зовут его Моисей Манусович Беренштейн.
В Чернобыле была тогда еврейская община, в которой полностью сохранился еврейский уклад: говорили на еврейском языке, была синагога и еврейская школа. Дополнительно в школе обучали русскому языку и иностранному. Но после еврейской школы было очень трудно учиться дальше, так как там все предметы изучали на идиш, а продолжать обучение в институтах и университетах нужно было на украинском (или русском – в зависимости от того, куда дальше пойдешь учиться), поэтому его отдали в украинскую школу. После окончания школы он поступил в Киевский стоматологический институт и благополучно окончил его.
Так как родители молодого специалиста – Манус Мардохович и Софья Абрамовна – болели, его направили на работу по месту жительства, но в Чернобыле мест не оказалось, и пришлось начинать трудовую деятельность на врачебном участке Горностапль в 15 километрах от Чернобыля. Вскоре его перевели лечащим врачом-стоматологом в город Чернобыль. Именно там застало его начало войны.

Катастрофа I
Война с гитлеровской Германией
22 июня 1941 года – страшная дата в истории нашей страны, но, может быть еще более страшная для евреев западных территорий Советского Союза. Они не знали, не могли даже представить себе, что их будут собирать и «организованно» уничтожать.
Массовые расстрелы, издевательства и унижения, уничтожение только за то, что ты – еврей, – вот что ждало их в ближайшем будущем.
Уже после войны, вернувшись в Чернобыль, Моисей Манусович узнал, что 19 ноября 1941 года его родителей расстреляли вместе с другими жителями местечка. Свидетели тех событий рассказывали, как евреев согнали на площадь. Местное население сбежалось посмотреть на это зрелище, как на кино. Некоторые срывали с евреев одежду и делили ее между собой. Затем немцы приказали евреям раздеться догола, и голых их гнали через Черновцы, а за городом выстроили перед глубоким рвом… Говорят, после того как ров засыпали, оттуда несколько дней раздавались крики, плачи, вопли, земля как бы дышала.
Одна девочка была еще живой, когда могилу закопали. Она очнулась и попыталась выбраться из общей могилы, и ей это удалось сделать.
Произошел и еще один случай, о котором не могут забыть жители тех мест, – случай, о котором невозможно не рассказать.
Жила в Чернобыле обычная семья, в которой мать была еврейка, а отец украинец. Когда началась война, и евреев стали сначала выявлять, а потом собирать для уничтожения, женщине удались убежать с площади и укрыться. Несколько дней она скрывалась.
Потом пробралась к себе домой, где оставались муж и два взрослых сына. Она ждала от них помощи, но сыновья и муж испугались за свою жизнь и донесли на нее немцам… Но это будет чуть позже, а в первый же день Великой Отечественной войны Моисей Манусович Беренштейн, молодой врач-стоматолог из Чернобыля, был призван на военную службу во вновь сформированную часть. Долго он в ней не задержался: перебросили в другую, а оттуда – на фронт. Во время первых боевых действий был легко ранен, попал в полевой госпиталь, а через месяц был направлен врачом в артиллерийский полк противотанковой обороны. С этим полком он и воевал, и отступал.
Июль, август, сентябрь, октябрь 1941 года. Тяжелейшие бои. Огромные потери. Отступление. Нарастающее ощущение бессилия и безнадежности. От круглосуточной работы в госпитале темнело в глазах, и подкашивались ноги.
Из города Обаяни в Курской области полк перебросили под Старый Оскол, а оттуда под Ростов, где шли сильнейшие бои, а город несколько раз переходил из рук в руки. В один из дней октября Ростов освободили в очередной раз. Немцы били все сильней и сильней, но наши выстояли, и под Ростовом стали наступать дальше.
Перед полком стояла задача: взять Матвеев Курган. При подготовке к операции проводилась передислокация войск. Были поставлены задачи и перед госпиталем.
На санитарной машине ехали: Моисей, врач Кирюхин и фельдшер госпиталя, а в кабине кроме водителя находился начальник санитарной части. На дороге встретили регулировщика, который указал, что нужно свернуть налево. Как выяснилось позже, машина должна была ехать прямо, а регулировщик этот был то ли переодетый немец, то ли военнопленный, то ли кто-то из местного населения, кого немцы заставили указывать проезжавшим ложное направление.
Буквально через 10 минут после поворота в машину попала мина, разорвало правый бок машины. Начальнику санитарной части оторвало обе ноги, он выпал из кабины мертвый, Моисей был ранен в ногу, а врача Кирюхина тяжело ранило под лопатку.
Фельдшер ранения не получил. Шофер выскочил из машины, помчался прочь, и больше его никто не видел. Остальные трое побежали направо. Пробежав несколько шагов, услышали за спиной: «Рус! Рус!» Это были немцы.
Они повели их на свой пост, но так как взятые были раненые, и немцы не знали, что с ними делать, немецкие солдаты отпустили их. По дороге все трое сменяли у местных жителей свою военную форму на гражданскую одежду. Было это 3 декабря 1941 года.
На пути в неизвестность наткнулись на пункт «красного креста».
Там был врач поляк. Он сделал перевязку сначала Кирюхину (у него было более тяжелое ранение), а потом Моисею. Затем дал с собой бинтов и марганцовки. Они пошли дальше.
К вечеру подошли к какому-то селу, зашли в дом, хозяйка дала им поесть. В это время в дом зашел немец, о чем-то поговорил с хозяином, подождал, пока все поедят, и повел куда-то их троих.
Село Платоново Ростовской области немцы превратили в лагерь. Военнопленные размещались в нескольких сараях, которые были битком набиты.
Сначала к Бернштейну относились как к русскому офицеру, разрешали помогать раненым, поместили вместе с другими в комнате за сценой, где была ссыпана пшеница. В день выдавали по куску хлеба. Поскольку кусок хлеба не мог утолить чувство года, жевали пшеницу. Но через 2 дня фельдшер выдал Моисея, сказав немцам, что он еврей, наверняка надеясь на какие-то поблажки. И тут начались мученья.
Моисея сразу убрали из «привилегированного» помещения, перестали давать еду и воду, и начались всевозможные издевательства. Стали бить. Бить страшно, с остервенением. Каждый день.
За зданием клуба стоял деревянный туалет. Большой, мест на 10, поскольку был построен с расчетом на клуб. Туда 2 раза в день выводили пленных. Моисею и еще одному еврею, вместе с которым он находился в заточении, выдали по зубной щетке и приказали чистить ими это насквозь промороженное сооружение. Не получается щеткой – грызи зубами, облизывай. В общем, как хочешь. Работаешь медленно – получай пинок! Подходил немец, тыкал в лицо сапогом! Если не было никакой работы, заставляли перетаскивать огромные булыжники – просто так, с места на место, пока не упадешь без сил. Падаешь – удар палкой, ногами… Немцы выводили пленных и приказывали каждому помочится на упавшего… Пленные были разные. Одни доносили на соседа, другие тайком протягивали кусок хлеба. И немцы были разные. Однажды, изнемогая от голода, один пленный попросил хоть какой-то еды. В ответ эсэсовец стукнул палкой по голове. В этот момент другой немец подозвал беднягу и протянул ему буханку хлеба.
А однажды вывели Моисея и заставили копать яму. Он обрадовался, думал, что это конец мученьям, что его расстреляют. Уже выкопал выше колен, когда налетела русская авиация, и началась бомбежка. Все разбежались, кто куда мог. Моисей убежал тоже.
Буквально на следующий день, это было приблизительно 17 декабря, он встретил своего бывшего фельдшера и Сашу Кирюхина, и увидел, как один немец договаривается с охранниками взять людей для каких-то работ. Бернштейн воспользовался ситуацией и пристроился к колонне сзади. Кое-кто на него зашипел: мол, куда лезешь. Но все видели, как сильно издевались над ним, и потому махнули рукой: «Только молчи! Не вздумай что-нибудь прокартавить!» – сказал Кирюхин.
Группа пленных, возглавляемая фрицем, отошла от клуба, прошла охрану и шла все вперед и вперед. Моисей же повернул за угол при первой возможности.
Он шел и шел, глядя перед собой. Одна его нога была обмотана тряпкой, к другой он привязал веревкой калошу. Вдруг слышит: «Рус! Рус!» Внутри все застыло от ужаса, а сам смотрит на немца и пожимает плечами: мол, глухонемой. На счастье, Моисей увидел 3-х коров, подбиравших с мерзлой земли остатки соломы. Он замахал руками в сторону животных, давая понять, что пасет их, попросил закурить. Немец швырнул папиросу и уехал.
К вечеру Бернштейн дошел до огромного стога. Холодно. Силы кончились. Ткнулся в сено, а там полно беглых пленных прячется, и места нет. Тогда он залез на самый верх и задремал. Внезапно на 2-х мотоциклах подъехали немцы. «Рус! Рус! Ком!» – очередями прямо в стог. Никто не выходит. Тогда подожгли сено. Те, кто был внизу, стали задыхаться от едкого дыма и выскакивать.
Их тут же убивали. Немцы постояли еще немного и, решив, что больше никого нет, уехали. Моисей, старик и еще мальчик с мамой – раненые, но живые – спустились с горящей соломы и поползли прочь, чтобы их не заметили. Потом пошли осторожно, обходя открытые места, и вышли к деревне. Переночевали в погребе какого-то пустующего дома.
Дня через четыре они зашли в стоящий на отшибе дом, в котором была женщина с ребенком. Она их накормила и ближе к ночи отправила дальше, указав путь к реке Миус, а оттуда к Матвееву Кургану. Беглецы знали, что там – свои.
Было около 10 часов вечера, и они пошли к реке. Около воды росло дерево – плакучая ива. Вдруг засвистели пули, стали рваться снаряды. На реке был тонкий лед, он сразу превратился в воду.
Моисею терять было нечего, он зацепился за ветви ивы, спустился к реке – в воду – и поплыл. За ним поплыли мальчик и его мама, а старик остался на берегу. Вдруг мальчик начал тонуть и кричать.
Бернштейн испугался и за мальчика, и за самого себя: крик мог привлечь внимание немцев, погубить их всех. Моисею удалось его вытащить, и тут они услышали немецкую речь.
Все буквально вжались в землю, прислонившись друг к другу, и так пролежали почти час, не двигаясь. Когда немцы отошли, с трудом встали, отодрали примерзшую одежду, а потом побежали.
Когда Моисей услышал русскую речь («Стой, кто идет?»), у него отнялись ноги, и он потерял сознание. Его занесли в дом, раздели, натерли спиртом и дали глотнуть.
На счастье там как раз жили врачи. Бернштейн спросил про свою часть, но они точно не знали, где она находится. Уложили его отдыхать на печь, а наутро у него не было даже насморка. Вот что значит экстраординарные условия! На следующий день пришли из НКВД и спросили, почему его, еврея, не расстреляли. Они считали, что если оставили в живых, то, значит, он шпион. И опять начались мучения. Моисея посадили вместе с дезертирами, осужденными военным трибуналом.
Сначала несколько часов допрашивали, а потом отправили в Новочеркасск – с другими пленными. Бернштейна назначили старшим, дали сопроводительную, и они пошли в Новочеркасск без всякой охраны.
Дошли до Новочеркасска, где начали собирать военнопленных на базе Новочеркасской тюрьмы. Там Моисею выдали документы. Так как он врач, он снова – уже в лагере – стал работать по специальности.
Вскоре их повели на вокзал уже под усиленной охраной с собаками. Местные жители по дороге бросали куски хлеба. На вокзале их снова почти не охраняли. Многие сбежали, а Бернштейну бежать было некуда. Их отправили в спецлагерь № 240, находившийся в станице Абинской Краснодарского края, где он пробыл полгода. Жили в землянках. Из лагеря их никуда не выпускали, лишь изредка удавалось сбегать в село за продуктами питания. Продержали там до июля месяца 1942 года. Первые дни были допросы, а потом прекратились. Через несколько дней взяли на работу в санчасть. Там дали более сносную одежду и обувь. Только здесь Моисей, наконец, расстался со своей единственной калошей, верой и правдой служившей ему с момента побега.
В санчасти, в основном, лечилось начальство и их жены, а из заключенных – только те, у кого была острая боль.
После проведенной проверки – «чистки», как ее называли – Беренштейну выдали документы и направление от военкомата в Москву в Главное санитарное управление Красной армии. В Москве в течение 3-х месяцев он усовершенствовался по челюстнолицевой хирургии в институте травматологии и ортопедии. А в 1942 году его снова отправили на фронт, в качестве полкового врача. На этот раз – на Кавказ.
Бернштейн служил в санчасти дорожно-строительного батальона в горах Кавказа. Этот батальон строил переправы, по которым переправляли раненых бойцов, оказывая им необходимую медицинскую помощь.
Именно там Моисей встретил девушку, которую знал с детства.
Ева была подругой его младшей сестры, но до войны она была еще маленькая, и он не обращал на нее внимания. Там они поженились, и у них родился старший сын.
Когда немцев прогнали с Кавказа, у Моисея открылась язва желудка с кровотечением. Он попал в госпиталь, а оттуда в запасную дивизию, где его назначили старшим врачом полка. Там он и закончил войну.
Через полгода Моисея сняли с учета с переосвидетельствованием, и он уехал домой в Чернобыль. Уже тогда он был инвалидом войны 2 группы.
На третий день после приезда Беренштейн уже работал в той же больнице, что и до войны, в качестве врача-стоматолога.
А через 41 год после окончания Великой Отечественный войны разразилась еще одна катастрофа: чернобыльская авария.

Катастрофа II
«Чернобыль – страшнее любой войны»
«Что мы все почувствовали, когда увидели в небе над атомной станцией горячее шаровое облако, – такое же, какое мы часто видим на фото или в фильмах об испытаниях ядерного оружия? Разные были чувства. Их все можно назвать словом „ужас!“ (именно так, с восклицательным знаком), но этот ужас каждый человек ощущал по-разному. Я как врач сразу представил последствия для людей. И мои невысказанные прогнозы оправдались. Врачи буквально немели, когда видели „результат этого „облачка“: обожженных и получивших прямой радиационный удар...“. И тех, кто не был обожжен – „руки есть, ноги есть, ран не видно, а лицо перекошено от страданий“.
Моисей Манусович рассказывал, что, пожалуй, ранило больше всего то, что смерть была невидимой: цветущие сады и полная обреченность людей: «Я уже говорил, что здесь, в районах повышенной радиоактивности, ее опасность не имела никаких внешних форм – ни цвета, ни запаха. Светило солнце, яркая синева неба над головой. И тут же, рядом, невидимый, коварный враг, несущий в себе смертельную угрозу всему живому на земле. Ни ощущения соприкосновения, ни ощущения боли... И в этом заключалась вся опасность для людей. Те, кто игнорировал предостережения, конечно же, платили за свою бесшабашность».
Говорили, что даже в Гомеле и Бресте «звенели» счетчики Гейгера, так что же было в Чернобыле, который находился совсем рядом с Припятью? Во время аварии на Чернобыльской АС Моисея Манусовича оставили дежурным врачом, а через три месяца установили, что он получил большую дозу облучения. Он и сам знал об этом, потому что одновременно с работой читал лекции в Чернобыльском медицинском училище об атомной защите. Но всех обманывали на каждом шагу, когда приезжала комиссия проверять здоровье. Даже называли меньшую дозу радиации, чем получили на самом деле.
«Могу сказать, что острая лучевая болезнь развивается после получения 100 рентген. А здесь, в районе АЭС, дозу в 12 рентген получали менее чем за две недели. И люди знали это. Знали, но продолжали работать. Беда сплотила людей. Я видел двадцатилетних парней, добровольно уезжавших в районы аварии. Я видел родителей, провожавших своих сыновей-добровольцев. И те, и другие знали, на что шли. Опасность есть опасность, вряд ли можно привыкнуть к ней. В глазах этих людей были боль, страдание, но они не давали воли чувствам».
Районы, прилегающие к АЭС, практически стали мертвой зоной. Стоят новые и старые заколоченные дома, брошенная техника. Ни людей, ни собак, ни кошек и, почему-то показалось, что и птиц-то не видать! Только сады с прекрасными огромными яблоками, которые никогда не будут есть, да полутораметровая пшеница, которую никто не уберет. Говорят, не улетели лишь аисты. Они гнездились на крышах опустевших домов и ждали возвращения хозяев. Рассказывают, как они ходили по опустевшим дворам, с осторожностью заглядывали в подъезды, как бы удивляясь: где же вы, люди? После трехмесячного пребывания в зараженном Чернобыле, Беренштейнам, наконец, дают путевку, но не на лечение, а на юг, хотя солнечные лучи были им категорически противопоказаны. Там Моисей Манусович и Ева Ошеровна, будучи людьми грамотными, сидели в четырех стенах, совсем не выходя днем на улицу.
Затем им дали направление на проживание в г. Киев, но приехал старший сын и стал звать их к себе в Пензу, на родину жены, куда он переехал с семьей за пять лет до Чернобыльской аварии.
Когда Моисей Манусович пошел менять направление на проживание с Киева на Пензу, все были крайне удивлены.
В министерстве здравоохранения Пензы Беренштейна очень хорошо приняли и сразу дали ордер на однокомнатную квартиру. Тем самым местные власти собирались его обмануть, так как переселенцам из Чернобыля полагалось равноценное жилье, а однокомнатная квартира никак не являлась заменой пятикомнатного дома, построенного собственными руками, который они оставили в Чернобыле.
После категорического требования Моисея Манусовича предоставить ему жилье в соответствии с положенными чернобыльцам нормами, им, наконец, выделили двухкомнатную квартиру.
Во время переезда из Чернобыля Моисею и его жене разрешили перевезти с собой вещи, которые находились под стеклом, либо были закрыты, но они взяли только фотографии и книги, проверяя каждую книгу на радиацию. «Книг у нас много, они наша жизнь», – сказали хозяева.

* * *
В городе Пензе Моисей Манусович Беренштейн работал до 76 лет, а общий трудовой стаж составил 57 лет. Но ни для него, ни для его жены Чернобыль не закончился. Как они живут – надо знать.
Жена Моисея, Ева Ошеровна, из-за полученного облучения почти ослепла, Моисей стал тоже очень плохо видеть и после неудачно проведенной операции ослеп на один глаз. В данный момент у семьи Беренштейнов один глаз на двоих. Они очень часто болеют.