Из воспоминаний Бориса Алексеевича Рожкова о Великой Отечественной войне. "Моя война. Встреча на Эльбе"
В ночь с 30 апреля на 1 мая 1945 г. мы оставили северо-западный район Берлина и в соответствии с приказом комдива взяли курс на Эльбу.
Вся дивизия пошла по хорошей широкой трассе, а наш артиллерийский полк бросили на дорогу второстепенного значения. Дорога была однополосная, она проходила через деревни и небольшие города. Чтобы разъехаться со встречным транспортом или кого-то обогнать, приходилось выезжать на обочину.
Вместе с нами шел механизированный батальон пехоты, две дивизии польской армии и уйма танков. Танков было несколько сотен, они растянулись на много километров. Немцы лупили по ним фаустпатронами, много танков сгорело. Но колонна продолжала двигаться, несмотря ни на что. Немцы в панике отступали на запад.
Мы прошли через такие населенные пункты, как Зельбеланг, Метлов, Дамме, Нахаузен, Штеехоф. Тут было очень много русских и украинцев. Немцы вывозили их сюда из оккупированных районов и использовали как рабочую силу на полях и заводах. Среди них было довольно много ребят призывного возраста. Их тут же забирали в Красную Армию. Потом некоторые из них по документам стали проходить как участники войны.
* * *
В одном из городов мы обнаружили что-то наподобие детского приюта. В нем была специальная лаборатория, немцы брали в ней кровь у наших детей. В приюте находились в основном русские девочки от 8 до 11 лет. Все истощенные, бледные. Их привезли сюда из Украины, Белоруссии, из Смоленска 4 года назад, некоторые из них напрочь забыли русский язык, говорили по-немецки.
В одном и кабинетов обнаружили персонал лаборатории – нескольких медицинских сестер. Спросили их через переводчика:
– Чем вы тут занимались?
Они трясутся от страха, говорят: «Нам так велели».
Выбросили этих немецких овчарок из приюта, привезли туда наших врачей, они занялись детьми.
* * *
4 мая мы вышли на город Любарса, он находится на восточном берегу Эльбы. До Эльбы всего лишь пара километров, но немцы нас к городу не подпускают, ведут ожесточенное сопротивление.
Мы остановились на подступах, окопались, встали в оборону. Бой длился весь день и всю ночь. К нам на подмогу пришло видимо-невидимо «Катюш», танков и эрэсов. К утру с немцами было покончено.
Проходит часа полтора. Нам передают сообщение: «Из окруженного Берлина прорвались с боем две дивизии СС. Движутся в направлении города Любарса, чтобы переправиться через Эльбу и сдаться в плен американцам».
И тут же строжайший приказ: «Всем частям, находящимся в этом районе, принять бой. Немцев к американцам не пропускать».
* * *
Про эсэсовцев мы знали одно: что они отчаянные головорезы. Они дрались насмерть. А победа – она уже рядом, мы это чувствовали.
Я очень хорошо помню это утро – на душе появился такой невыносимый страх… Думаю: «Неужели через столько прошел, и в конце войны суждено погибнуть?»
И вплоть до 9 мая, до победы, меня преследовала эта мысль: «Обязательно убьют». До такой степени страшная мысль, что хотелось бежать с фронта домой.
* * *
Дивизией нашей командовал полковник Дударев. Рядом стояла еще одна дивизия: то ли 188-я, то ли 205-я. Там командиром был генерал. Плюс польская армия.
Командиры дивизий собрались все вместе, стали совещаться, кто будет принимать бой. И поляки взяли эту миссию на себя. Они приняли его глубокой ночью с 5 на 6 мая. А мы им помогали танками и артиллерией.
У эсэсовцев танков не было, только минометы. Группировку ликвидировали к утру.
* * *
6 мая, в 4 часа утра, мы подошли вплотную к Эльбе.
Солнце всходит, над Эльбой стелется туман. Полнейшая тишина.
Весь восточный берег реки был заставлен автомобилями, мы их насчитали несколько сотен. Там были легковые и грузовые автомобили, автобусы, мотоциклы, лошади с повозками. Отступающие немцы оставили их здесь, потому что американские самолеты разбомбили переправу через Эльбу.
Садишься в автомобиль – в системе зажигания торчит ключ. Поворачиваешь его – машина заводится. А я любил кататься на машинах. Накатался вдоволь, пока стояли.
* * *
В 8 часов утра навели телефонную связь со штабом полка. Нам звонят оттуда, говорят: «Присылайте четырех разведчиков за продуктами».
Разведчики возвращаются с шикарным завтраком: первое, второе и даже по 100 грамм! Хотя 100 грамм у артиллеристов были отменены, их давали только во время сильных холодов.
Сели, позавтракали, установили стереотрубу, изучаем западный берег.
Проходит какое-то время, мне разведчик кричит: «Товарищ старший сержант, с той стороны флагами машут. Американскими».
Посмотрел в бинокль – и вправду американцы. Стоит негр, машет звездно-полосатым флагом. А у нас флага нет, мы ничего ответить не можем.
Был у нас шустрый паренек – Яровенко. Он залез в немецкий грузовик, отыскал там матрас красного цвета, распотрошил его, натянул на палку и давай размахивать.
Я позвонил в штаб, доложил об американцах. Доклад принял заместитель начальника штаба полка по разведке майор Кузьминский. Я ему говорю:
– Товарищ майор, наблюдаю в бинокль, как американцы готовят плавсредства для форсирования Эльбы.
– Хорошо. Если приплывут, встречайте, как следует. Немедленно доложите нам.
* * *
Проходит какое-то время, мы глядим – американцы, действительно, шпарят к нам на двух надувных лодках с моторами и на двух амфибиях. Уткнулись в берег, вылезли. Из штаба полка приехали начальник разведки майор Косолапов и первый заместитель начальника штаба полка майор Зимин.
Американцев человек пятнадцать-двадцать. Очень много негров. Одеты они были по-особому: знаки различия у них не на погонах, а на касках. А каски какие-то странные – картонные что ли? Я даже не знаю, зачем они носили эти картонные каски, они от пули вряд ли спасут.
Американцы привезли с собой консервы, рыбу какую-то и несколько бутылок виски. А мы со своей стороны – сухпаек, трофейные консервы и разведенный спирт.
Сели, выпили.
Они записывают наши адреса, мы записываем их адреса, чтобы после войны писать друг другу письма.
Пока туда-сюда, время приблизилось к 12 часам дня. И вдруг недалеко от наших позиций разрывается снаряд. Потом еще один снаряд. И еще один.
Разведка передает: «Лупят с западного берега, со стороны американцев».
Негры бегом в амфибию, достали рацию, о чем-то говорят.
Прибежали поляки. У поляков кого-то зацепило снарядом, есть погибшие. Настроены они, соответственно, очень агрессивно, чуть ли не драться. Мы их разняли, но они отобрали у американцев рацию.
Пришли два наших майора, приказали полякам, чтобы вернули рацию американццам: «Пусть они говорят, а мы послушаем».
Американцы опять связались со своими, стали выяснять, что да как. Говорят: «Это не мы».
Но по нам все лупят и лупят с противоположного берега.
Через полчаса поступает команда: «Всем видам артиллерии приготовиться к бою!»
Сразу же подъехали «Катюши», эрэсы.
Мы засекли позиции, откуда стреляют, дали координаты. Если бы «Катюши» стали стрелять, на западном берегу смело бы всех. Поэтому «Катюшам» стрелять запретили. По западному берегу стреляли эрэсами, пушками и гаубицами. В том числе 152-мм гаубицами и 280-мм мортирами – это такие дуры, мало не покажется. Врезали мы им здорово. Огонь с западного берега тут же прекратился.
* * *
Начали разбираться, что случилось.
Американцы говорят: «Мы не причем. Это подошла британская группировка, перепутала вас с немцами».
А британцы говорят, что не стреляли. Якобы, это немцы стреляли откуда-то.
Самое интересное, что наши снаряды легли именно на британскую артиллерию. То есть, по идее, стреляли все-таки они.
Это вылилось в большой политический конфликт, Англия выставила нам контрибуцию за ущерб. Но мы ее не признали. Разбирательство длилось вплоть до 1947 г., про это еще в газете печатали. А потом англичане отказались от своих претензий.
* * *
Кстати, англичане к нам на берег так и не приехали – они все-таки люди высокомерные. Американцы – те попроще, веселее и жизнерадостнее. Мы сидели с рядовыми негритятами часов до шести вечера, пили спирт и виски.
Вечером к нам приплыла еще одна группа американцев. Но это были уже крупные чины, мы их не встречали – их встречали наши большие чины на машинах. По-моему, даже один генерал с тремя звездами был. Кто именно, не знаю.
Они пообщались о чем-то, а потом начали плавать друг к другу в гости по Эльбе. Американцы плавали на амфибиях, а наши офицеры – на трофейных немецких лодках.
Моя война. небоевые потери
6 мая мы уперлись в Эльбу. На противоположном берегу стоят американцы и англичане. Нам приказали остановиться и держать себя в боевой готовности. Больше команд не давали.
Стоим на восточном берегу Эльбы, никто по нам не стреляет, никто нас не бомбит. Тишина непривычная, тревожная. Я все время ждал, что вот-вот начнется наш последний бой, и что меня в нем убьют.
Так мы простояли 3 дня.
Утром 9 мая нам звонят со штаба полка, говорят: «Рацию не выключать. Слушать трансляцию из Потсдама».
Через несколько минут включается Потсдам, диктор объявляет: «Подписан акт о капитуляции». Сказали еще несколько слов, потом раздается щелчок тумблера, и включается другая волна. А на ней наш родимый Левитан: «Говорит Москва! Говорит Москва! Все радиостанции Советского Союза слушают Москву. Весь мир слушает Москву».
И Левитан начинает нам рассказывать, что подписан акт о капитуляции, немцы капитулировали, войска разоружаются, война закончена.
Что тут началось!
Народ от радости подпрыгивал выше своего роста. Я схватил ППШ, стал стрелять в воздух. Расстрелял весь диск, а в вещмешке у меня еще 3 диска. Вставляю следующий, думаю: «Надо очередями стрелять, иначе запорю ствол». И так вот, очередями, расстрелял все четыре диска.
Что там еще осталось?
Гранаты! Две гранаты висят на поясе, и три гранаты лежат в вещмешке. Думаю: «Взорву их вечером».
Пришли поляки, стали с нами брататься и выпивать.
Гуляли до вечера. Вечером вместе со «старичками» пошли в лес взрывать гранаты. Еще в Берлине нам дали нового командира, Юру Павловского. Он был совсем зеленый, робкий такой. Увидел, что мы с гранатами в лес уходим, подбегает к нам, говорит:
– Смотрите, не перебейте себя.
– Не перебьем, лейтенант, мы всю войну прошли.
Зашли в лес, там кустарник. Побросали в него гранаты, разорвали его начисто. Потом про это узнал заместитель начальника по вооружению, ворчал на нас: дескать, из пулеметов стреляйте, не жалко, а гранаты беречь надо.
Но гранат много было. И про эту растрату сразу забыли.
* * *
11 мая нас погрузили на машины, и мы поехали в сторону Берлина. Остановились в 10-12 км от него, в сосновом лесу. Поставили палатки, ждем дальнейших указаний.
На следующий день поступает команда: «Прочесать лес». Судя по всему, в нем прятались вооруженные немецкие солдаты. Лес большой, с оврагами и с небольшой речушкой. Мы шли в 6 м друг от друга, на расстоянии видимости. Вроде говорят, что кого-то нашли в немецкой форме.
А через несколько дней объявление: «К нам в полк приезжают московские артисты». Ко мне подходит начальник штаба, дает задание: «Надо сколотить сцену для артистов. Вот тебе машина, найди помощника, езжай с ним, ищите доски».
Я думаю: кого бы взять?
И взял Лешку Шаха, такой хороший парнишка был! Он пришел к нам в 1943 г., и я с ним от самого Смоленска дошел до Эльбы. Сообразительный, все схватывает на лету, немецким владеет в совершенстве.
Говорю ему: «Поехали, дружище!» Он говорит: «Поехали».
Добрались до какой-то деревни, встретили крестьянина, спросили, где взять доски. Крестьянин показал на огромный сарай.
Заходим в сарай: там доски наложены штабелями. А между рядами стоит сломанный улей, и на улье лежит фаустпатрон. Без головки.
Я говорю:
– Лёш, не по нам ли хотели стрелять?
– Он же без заряда, Борис. Из него уже никак не выстрелишь.
Кровь у него молодая, горячая. Подошел к фаустпатрону, взял его в руки, показывает мне, что да как. Говорит: «Ты не бойся, Борис. Помнишь, мы в прошлый раз нашли такой же фаустпатрон? Ты из него не стрелял, а я-то стрелял. Вот эту планочку поднимаешь, и надо нажать на этот курок».
И тут же раздается оглушительный взрыв.
Я стоял в нескольких метрах от Лешки, мне опалило волосы и пилотку. А весь заряд, который был в фаустпатроне, ушел Лешке в живот.
Дым рассеялся, гляжу: Лешка по стеночке осаживается, глаза открытые. Прибежал шофер, погрузили Лешку в машину. А Лешка уже мертвый.
* * *
Вечером у нас концерт, со сцены анекдоты рассказывают, солдаты лежат вповалку от смеха, а у меня ком в горле, мне не смешно. Ходил туда-сюда, туда-сюда. Потом ушел в дальний угол лагеря и сидел там до самой ночи.
А на третьи сутки приехал лёшкин отец, полковник. Он воевал под Кенигсбергом, они друг с другом всю войну не виделись. Договорились встретиться в 20-х числах мая. Мы разрыли могилу, он посмотрел на Лешку, говорит: «Вот и встретились, сынок».
* * *
В конце мая нас перевели в город Мехаузен, мы расположились в немецких казармах.
Казармы очень удобные, разбиты на комнаты. В каждой комнате две койки, гардероб, стол, телефон. Правда, телефон не работал, так как вся связь была порвана.
На каждом этаже было по 14 кабинок с унитазом и умывальником. А в дивизии нашей было достаточно дремучих людей, которые никогда в жизни не видели унитазов. В том числе был один пензяк, который до 1943 г. служил ездовым в обозе, а потом его перевели подносчиком снарядов. Было ему лет за сорок, добрый такой мужичишко. В первый же день ему прихватило живот, он спрашивает: «Куда бежать?» Я ему отвечаю: «Вот туалеты».
Он туда вбежал, а как пользоваться унитазом не знает! Крутился-крутился, схватил винтовку, разбил унитаз, сел на корточки и оправился.
Еще был сибиряк, он готовил великолепные пельмени. Однажды мы нашли два куска свинины, муку. Принесли все это на кухню, а он спрашивает: «Где здесь печка?» Подвели его к газовой плите, включили газ: у него от удивления глаза на лоб полезли.
Все, что мы там увидели, для многих было в диковинку: водопровод, центральное отопление, унитазы, телефоны. Ничего этого в наших деревнях не было. Мы были дикие варвары по сравнению с немцами.
* * *
Приходит ко мне однажды наш разведчик Ваня Семенов, говорит:
– Товарищ старший сержант, я такую там увидел машину!
– Ну, пойдем, показывай.
Заводит он меня в дом на окраине Мехаузена, спускаемся с ним в подвал, там стоит «Опель» индивидуального проекта: что-то типа нашей «Чайки», только меньше размером. Кофейного цвета, с никелированным радиатором, с кожаным салоном: просто красавец!
Попробовал его завести – никакой реакции. Гляжу: аккумулятора нет.
Говорю:
– Вань, ищи аккумулятор.
– А что это такое?
– На ящик похож.
Нашли аккумулятор, поставили, машина завелась с одного оборота.
Вот только ворот в подвале нету. Как она туда попала? Стали простукивать стены, нашли звонкое место, стукнули по нему молотком, кирпич отвалился, за кирпичной кладкой – ворота. Раскидали кладку, открыли ворота. Они были сделаны под облицовку стены, с улицы и не поймешь, что это ворота.
И мы с ним на этой машине прямиком в расположение части. Подъезжаем, часовые нам открывают ворота, как генералам.
Дали 4 круга по расположению части, пока у штаба нас не засек командир дивизии. Он спрашивает у адъютанта: «Это кто у нас на такой машине ездит?»
Адъютант все разведал, останавливает меня, говорит: «Рожков, иди к командиру дивизии».
Подхожу к нему, он спрашивает: «Ты где взял эту машину?»
Я доложился, как есть. Гляжу, насупился наш полковник:
– И откуда ж ты к нам такой пришел?
– Из 64-й бригады.
– От самой Москвы что ли идешь? Ветеран, значит?
И сразу заулыбался:
– А читал ли ты мой приказ о том, что все, кто воюет в дивизии с 1941 г., имеют право получить отпуск без очереди?
– Читал, товарищ полковник.
Машину у меня отобрали, а меня самого отправили в отпуск. Месяц я гулял по Москве, а в июне снова вернулся в Берлин.
Записал Евгений Малышев
http://missismura.ya.ru/replies.xml?item_no=9163
