ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Ефима Юрьевича Левицкого*

До войны я окончил 7 классов и поступил в Гомельское ремесленное училище. Проучился год, поехал домой на каникулы, но отдохнуть не пришлось: 22 июня началась война. Я узнал о войне в полдень. В Доме культуры проходил смотр школьной художественной самодеятельности. И вот на сцену выходит председатель совета ОСОАВИАХИМ, герой Гражданской войны, и объявляет о вероломном нападении немецко-фашистских войск на нашу Родину. Взволнованные, мы побежали домой. В это время увидели в небе первый немецкий самолет. Впоследствии узнали, что он бомбил железнодорожный мост через Днепр.
Через несколько дней в прифронтовых городах и поселках стали создаваться отряды народного ополчения. Я и мои друзья записались в ополчение. Нам было по 16 лет, мы охраняли школу. В конце июня немцы сбросили десант. Работники военкомата, милиции и мы, необстрелянные юнцы, уничтожили десант, пять человек захватили в плен. Были у нас при этом немалые потери. 20 августа 1941 года нас, молодых ребят 1923 – 1925 годов рождения, отдельно от родителей, как будущее пополнение армии, эвакуировали в Свердловскую область. Мои родители, сестры и два младших брата были эвакуированы раньше, а старшие братья уже воевали. До 1943 года я не имел сведений о родных.
В г. Верхняя Солда Свердловской области я пробыл недолго. 3 сентября нас направили в Казань на военный пороховой завод. До декабря 1941 года работал на заводе и ежедневно ходил в военкомат с просьбой отправить на фронт. Военком долго не поддавался на мои уговоры, но наконец 10 января 1942 года меня направили в полковую школу, которая находилась на станции Инза Ульяновской области. В полковой школе я учился три месяца. Мне присвоили звание младшего сержанта и отправили на формирование на ст. Силикси¹. Наша рота вошла в состав 264-й стрелковой дивизии. Я был зачислен пулеметчиком в стрелковую роту 1-го батальона 1060-го стрелкового полка. С тех пор началась моя фронтовая жизнь.
В конце июля 1942 года мы вступили в бой с немцами западнее г. Тулы, освобождая наши города и села. Перед наступлением на Харьков нашу дивизию переименовали в 48-ю гвардейскую стрелковую дивизию, а 1060-й полк — в 146-й стрелковый полк. Я стал командиром отделения. Наша дивизия освобождала Харьковскую область и г. Харьков. Все деревни и поселки я, конечно, не запомнил. За участие в этих боях я был награжден медалью «За отвагу». Это было уже в 1943 году.
После освобождения Харькова наша дивизия получила приказ освободить Кривой Рог, откуда мы с боями прошли до Южного Буга. В этих боях я был тяжело ранен в грудь и оказался в госпитале в г. Чкалове (ныне Оренбург). Пролежал там более трех месяцев, а потом — снова фронт. За участие в боевых действиях под Кировоградом я был награжден медалью «За боевые заслуги».
В 1944 году наша дивизия сражалась в Белоруссии, на Бобруйском направлении. Были тяжелые бои, мы освободили Брест, за что наши солдаты, в их числе и я, получили личные благодарности от Верховного главнокомандующего. Потом в упорных боях мы форсировали Буг на границе с Польшей и с боями дошли до стен Варшавы. Очень тепло встречали нас поляки. Под Варшавой в боях за г. Тлущ я был ранен второй раз. На этот раз получил не очень тяжелое ранение, но провалялся в армейском госпитале около полутора месяцев. Я боялся потерять свою часть, где всех знал, имел друзей, — был у меня в батальоне друг, капитан Михаил Болдаков, который позже стал Героем Советского Союза. Упросил я выписать меня из госпиталя досрочно без справки и с большим трудом догнал часть где-то под Минском, который был уже к тому времени освобожден. Мне присвоили звание гвардии сержанта и назначили командиром орудия.
После пополнения нашу дивизию перебросили на границу с Восточной Пруссией. Теперь мы уже воевали на немецкой территории. Два с половиной месяца мы находились в обороне, а затем пошли в наступление. В этих же местах воевал когда-то мой отец. С тяжелыми боями продвигались к Кенигсбергу, который был взят нашими войсками в конце марта 1945 года. Ещё за бои на Бобруйском направлении в Белоруссии я был награжден орденом Славы III степени, а здесь, под Кенигсбергом, — орденом Красной Звезды.
В Восточной Пруссии под городом Прейсиш-Эйлау я был контужен. Лечение прошел в медсанбате, от отправки в тыловой госпиталь отказался, вернулся в часть, которая уже направлялась на прорыв к реке Одер. 30 апреля 1945 года наш полк форсировал канал Шпрее, который идет вокруг Берлина. 2 мая после ожесточенных боев был взят Берлин. Я хорошо помню бои на улицах Кайзерштрассе, Фридрихштрассе и ст. Шарлотенбург в Берлине, где я участвовал. Я бы не сказал, что Берлин представлял собой одни развалины. Из окна каждого дома, из каждой щели в нас стреляли. У нас была 56-миллиметровая пушка. Стреляем по дому, пока оттуда не затихнут выстрелы, аж ствол раскалится. Потом ворвемся в дом — и по этажам: немцев нет, люди прячутся в подвале. Все евреями прикидываются, паспорта показывают. На станции мы захватили целый эшелон «фольксштурме»**, были одни старики, некоторым за 80 лет. Вели мы их по улице, а нас начали обстреливать из одного дома. Заскочили, поднялись до седьмого этажа. Слышу, дверь открылась — и выстрел. Не попал. Я дверь из автомата прострочил, врываюсь, а там — старик, настоящий ариец, в макинтоше, а под макинтошем — портфель. Я портфель выхватил, в нем парабеллум, ещё порохом пахнет. А старушка, видимо, жена стрелявшего, виснет у меня на ногах, чтобы не убивал мужа. И что удивительно: только что стреляли из какого-нибудь дома, а зайдешь — там уже ресторан работает. И хозяин готов тебя накормить и напоить вдребезги. За бои в Берлине я был награжден вторым орденом Красной Звезды.
После взятия Берлина нас направили в Чехословакию, но, не доходя до Праги, 8 мая мы узнали о капитуляции Германии. 9 мая был объявлен Днем Победы. Через Прагу прошли маршем. По сторонам дороги стояли жители и бросали нам цветы, выносили выпивку и закуску. В течение двух месяцев мы находились потом в Судетах. Там я влюбился в чешку. Мартой её звали. Хорошая такая девушка, из простой семьи, училась в университете. Влюбился, надумал жениться. Пришел к командиру полка, он грузин был, и говорю: хочу жениться, война кончилась. А он: сынок, знаешь, где Магадан? На севере, говорю, где-то. Так вот, если не хочешь туда попасть, оставь эту мысль. Теперь думаю: действительно были бы у меня сложности.
Из Судетской области в походном порядке нас отправили в Советский Союз, где местом дислокации нашей 48-й гвардейской стрелковой дивизии стал г. Лида Барановической области. На этом мой боевой путь закончился. В ноябре 1945 года я был демобилизован: солдат, имевших тяжелые ранения, демобилизовывали в первую очередь.
Мне было тогда 20 лет, а за плечами была уже такая война. Я служил вначале в пехоте, мы ходили в наступление на танки. Бывало, вступал с врагом врукопашную (тогда был молодой и сильный), ходил в разведку. Однажды от роты в 130 человек в живых едва 30 осталось. Был неразумный приказ: дневное время, солнце в зените, прятаться негде. Оставшиеся в живых вернулись, не достигнув цели.
В бою пулям не кланялся. У меня была одна история, когда я, семнадцатилетний парнишка, после трехмесячного обучения в полковой школе оказался на передовой. Меня, необстрелянного, послали получить завтрак на четверых. Полковая кухня была где-то в низине, в балке за полтора километра от нас. Была зима, 4 часа утра (питание на позиции привозили в темное время суток, чтобы немец не мог засечь и открыть огонь). Тогда давали кашу, по 900 гр. хлеба, 100 гр. водки — и это на 12 часов. Получил я продукты, несу два котелка с горячей кашицей, за спиной рюкзак, и вдруг — где-то рядом снаряд разорвался. Я шарахнулся, упал в снег, всё содержимое котелков вылилось — и мне под шинель затекло. Хлеб только и донес, люди голодные остались. Это было моё боевое крещение, и потом ещё некоторое время я всё пригибался, когда стреляли, не понимал — наш снаряд летит или немецкий. Потом привык, научился разбирать: звук летящего снаряда или мины, свистящей пули доходит до тебя, когда они уже пролетели, — и перестал пригибаться. Самой большой трудностью на войне были голод и холод. Полученный хлеб съедаешь зараз и потом 12 часов — без еды, в окопах промерзаешь до костей, много было обморожений. В этом плане легче было, когда ходили в наступление, тогда кормили лучше.
Когда был командиром подразделения (7 человек в подчинении), с вечера подавал заявку на питание; если ночью кого-то убило, его порцию нам всё равно выдавали. Как я уже сказал, давали по 100 гр. водки. Я не пил, фляжка у меня всегда была полная. Вот говорят: люди на фронте напивались, а пьяному море по колено, поэтому, мол, такие смелые были. Я скажу: это неправда. Всем хотелось жить, только прояви неосторожность — сразу на мушке у снайпера окажешься. Фуражку на штыке приподнимешь, а снайпер немецкий тут как тут, сразу пробьет. Дополнительным питанием становились порой трофеи — немцев хорошо кормили, у любого солдата в запасе были галеты, шоколад. А меня от смерти спас, когда меня первый раз ранило, как раз трофейный сахар. Мы захватили станцию, а там — вагон с сахаром, и мы, голодные, набрали его про запас, съесть-то много сразу не съешь. У меня было «слепое» осколочное ранение в грудь и мешочек с сахаром меня частично прикрыл. Иногда животину какую-нибудь одичавшую подстрелим — и сразу в котел, а то и лошадь подбитую, — всё ели.
Другой бедой на фронте в начале войны были вши. Это что-то невозможное! Казалось, они лезли прямо из тела! Снимали с себя их горстями. Когда меня ранило и я попал в медсанбат, меня вымыли, перевязали, а утром смотрю — повязка вся черная, вшами покрыта. Я из-за них шинель выбросил, в телогрейке ходил. Хорошо, если достанешь трофейный порошок, посыплешь и часа два живешь спокойно. А так, бывало, зимой в мороз снимешь с себя всё, нательную рубашку в снег зароешь, протрясешь. А к концу 1942 года вши исчезли, как рукой сняло, хотя мылись мы очень редко. Другие бытовые подробности фронта — это передвижные бани (палатка, теплая вода, тазики), прожарка одежды (после чего она была вся желтая), армейские госпитали (палатка, а в ней печь-буржуйка)…
Помню тяжелые две недели, когда мы, 20 человек, выходили из окружения. Продвигались ночью. В деревни заходить боялись, на западе народ плохо относился к советской власти, нас могли выдать в два счета. Отощали мы сильно. Лежит лошадь убитая, от неё запах страшный, а мы шкуру отрежем, опалим и жуем, чтобы слюну нагнать. А потом, когда вышли из окружения, нас сразу в медсанбат положили и две недели откармливали кашей. А когда вывели на переформирование, за нас взялся СМЕРШ. Каждую ночь, в 3 часа выводили на допросы: кого ты предал? кого видел? что передавал? А мы тогда ни одного немца не встретили. Помучили-помучили, ничего не добились, так как показания наши сходились.
А перед отправкой на фронт ещё хуже был случай. До этого я ни разу не стрелял. Стали нас тренировать, выдавали по пять патронов. И мы шли на стрельбище. По возвращении должны были сдать пять стреляных гильз. Раз сдал я эти гильзы, другой раз сдал, а на третий одну гильзу в снегу потерял. Я весь снег перерыл, руки отморозил, а гильзу не нашел. Две недели меня таскали в СМЕРШ. В два часа ночи поднимут, в четыре… Кого хотел убить? куда дел патрон?! Страшное это дело. Я им обмороженные пальцы показывал — не верят. А после допроса начинали вербовку, чтоб я за товарищами следил. Я отказался: у меня товарищи хорошие, я им всем доверяю. Кое-как отстали от меня. В начале войны на снаряды лимит был. За каждый снаряд отчитываться надо было (у каждого имелась стрелковая карточка). Нам давали ориентир и мы стреляли из 45-миллиметровых пушек, пока научились определять расстояние по ориентирам, а до этого много снарядов не достигало цели. И вот надо было объясняться. Потом уже лимита никакого не было: стреляй, сколько хочешь, лишь бы немцев убивал. Тяжело вспоминать ещё одну подробность войны. Много бывало тогда среди солдат самострелов, когда сами себе простреливали ноги, руки, чтобы попасть в госпиталь. Чаще всего это бывали мальчишки. Над ними устраивали показательные суды и выносили расстрельные приговоры, которые тут же приводили в исполнение. У нас в роте был один пулеметчик Дегтярев, где-то на Украине мы тогда были, он сделал самострел. Его вначале положили в госпиталь, а потом доставили в часть и показательный суд устроили. Он умолял оставить его в живых, клялся, что искупит вину кровью, но таких не прощали. Бывали и дезертиры. Замечу при этом, что среди евреев дезертиров никогда не было…
И вот война окончена. Демобилизация. Я вернулся в родной город, закончил курсы шоферов и стал работать. В 1947 году женился. Встретил прекрасную женщину, с которой мы прожили более 50 лет. Раиса Борисовна была учительницей в Речицкой школе, мой младший брат учился у неё в 7-м классе. Там я с ней и встретился на родительском собрании.
Немного о братьях. Четверо из них были на фронте. Один был взят в армию ещё в 1939 году и погиб в начале войны. Другой, самый старший (1914 года рождения), сначала был освобожден, но затем его тоже призвали и он погиб уже в конце войны в Польше. Третий брат Наум (1922 года рождения) был организатором партизанского движения в Белоруссии. Он был призван в армию в 1940 году, служил в авиации в Прибалтике. В начале войны был ранен, лежал в госпитале в Куйбышеве, где получил предписание ЦК ВКП(б) Белоруссии о привлечении его к организации партизанского движения в своем районе. Он до войны там работал техноруком в конторе «Заготзерно», хорошо знал людей в колхозах, его тоже знали. Позже брат был награжден орденом Красной Звезды и партизанской медалью I степени. Из-за тяжелого ранения стал инвалидом I группы и умер в 76-м году от рака крови. Сейчас в Белоруссии живет младший брат Яков (1931 года рождения). Ну, а Аркадий (1929 года рождения), благодаря которому я познакомился с будущей женой после войны, стал строителем. На его счету — ряд известных атомных станций: в Челябинске, Степногорске, Дмитровграде, Вильнюсе. В 1991 году он уехал с семьей в Израиль. Дети его тоже стали строителями…

* Родился 25 февраля 1925 г. в Белоруссии, воевал с 1942 г. пулеметчиком в стр. роте 1-го батальона 146-го стр. полка 48-й гв. стр. орденов Суворова, Кутузова, Хмельницкого Криворожской дивизии.
** Народные ополченцы, воевавшие в частях вермахта.

Встреча с ветераном ВОВ — Левицким Ефимом Юрьевичем
07 мая 2014

Ученики 8 «Б» класса с классным руководителем Тельменевой Марией Семеновной поздравили ветерана ВОВ Левицкого Ефима Юрьевича с наступающим Днем победы.
Ефим Юрьевич родился в 1925 году, сейчас ему 89 лет. Имеет много боевых наград. Ветеран рассказал ученикам, что был призван на фронт в возрасте 16 лет и воевал до окончания войны. Со слезами на глазах вспоминал и рассказывал о трудностях, которые приходилось пережить во время войны, показал рукописную книгу о войне, которую написал сам, угостил конфетами, встреча с ветераном ВОВ была интересной, познавательной, трогательной.

[...]В послевоенные годы с пуском завода трудились: гл. механик Алексей Ефимович Парохонный, гл. механик Ефим Юрьевич Левицкий, начальник цеха Георгий Григорьевич Кречетов, мастер Егор Григорьевич Федосеев. [...]